Пять пуль для главы государства. Как кубанский казак и «скифский мессия» из станицы Лабинской убил президента Франции

Редактор Юга.ру Денис Куренов рассказывает о том, как кубанский казак Павел Горгулов убил президента Франции Поля Думера.

Убить президента: фиалка победит машину

Париж, 6 мая 1932 года. В отеле на улице Беррье царило оживление: шли последние часы подготовки к благотворительной ярмарке книг писателей-комбатантов — ветеранов Первой мировой войны. Для президента Франции Поля Думера она имело особое, глубоко личное значение — на войне погибли трое его сыновей. 75-летний глава государства, считавшийся компромиссной фигурой, которая устраивала различные политические силы, должен был выступить с приветственной речью.

Незадолго до официального начала Думер беседовал с писателем Клодом Фаррером, председателем Союза комбатантов. В это время к ним приблизился рослый мужчина в темных очках. Мгновение — и тишину зала разорвали резкие хлопки. Незнакомец вскинул руку с браунингом и произвел пять выстрелов. Две пули поразили президента — в голову и руку, третья легко ранила Фаррера. Думер рухнул на землю. В крайне тяжелом состоянии его доставили в ближайший госпиталь. На следующий день сердце президента остановилось.

Стрелявшего едва не растерзала на месте разъяренная толпа — служба безопасности и подоспевшая полиция с трудом отбила его у неистовствующих ветеранов. При обыске у убийцы обнаружили удостоверение личности на имя Павла Горгулова, уроженца станицы Лабинской Кубанской области. Он назвал себя кубанским казаком, главой русских фашистов и произнес загадочную фразу «Фиалка победит машину!».

Гибель Поля Думера стала шоком для многочисленной русской общины, нашедшей приют во Франции после революции и Гражданской войны. Пока полиция разбиралась в мотивах Горгулова, эмигрантские круги охватила волна страха. Опасаясь антирусских настроений, различные объединения спешили отмежеваться от бывшего соотечественника. Либералы и монархисты, военные союзы и литературные кружки — русские из самых разных лагерей единым хором осуждали убийство президента.

Особенно усердствовало землячество кубанских казаков. В их заявлениях подчеркивалось: «Подобный анархо-террористический акт нисколько не свойствен облику казачьей души, веками воспитанной в уважении к государственному правопорядку». Более того, представители Кубани активно продвигали версию, что убийца президента — самозванец. Спешно созванное в Париже совещание казаков пришло к выводу, что Павел Горгулов — это, скорее всего, вымышленное имя и к казачеству он никакого отношения не имеет.

Врач, любовник, графоман

Согласно официальным данным, Павел Горгулов родился в 1895 году в станице Лабинской. Будущий убийца президента Франции был подкидышем: его усыновил урядник Тимофей Горгулов по приказу наказного атамана.  

В 1913 году окончил Екатеринодарское военно-фельдшерское училище. Затем Горгулов отправился в Москву, где недолго проучился на медицинском факультете Московского университета — учебе помешала грянувшая Первая мировая война. Горгулова призвали на фронт, где он получил серьезное ранение в голову осколком гранаты.

Дальнейший его путь типичен для многих молодых казаков того времени: участие в Белом движении, крах надежд и, наконец, эмиграция.

Первым пристанищем Горгулова в эмиграции стала Чехословакия, где он прожил почти десять лет, преимущественно в Праге. Здесь он пытался продолжить учебу и как-то наладить медицинскую практику. Однако его деятельность на этом поприще вскоре приобрела криминальный оттенок — Горгулов стал делать нелегальные аборты. Ходили слухи и о жалобах пациенток на его грубое, а порой и насильственное обращение. В итоге Горгулова выслали из Чехословакии за незаконную врачебную практику. Для перемещения по Европе он сумел обзавестись нансеновским паспортом — документом, выдаваемым беженцам без гражданства.

Параллельно с сомнительной врачебной карьерой Горгулов пытался устроить и свою личную жизнь. Он был женат четыре раза. Избранницами Горгулова становились состоятельные женщины, что приводит к мысли о прагматичности горгуловского подхода к браку — зачастую он жил на средства своих жен.

Горгулов был плодовит и на ниве изящной словесности. Он издал несколько романов, поэм, философских трактатов — в том числе на деньги своих жен. Однако ни широкая публика, ни эмигрантская литературная среда его таланта не признавали. Произведения Горгулова воспринимались как образцы графомании, претенциозные и сумбурные. Поэт Владислав Ходасевич после прочтения «Тайны жизни скифов» и вовсе ввел термин «горгуловщина», описывающий болезненную смесь неуемного словотворчества и «расстройства идейной системы» — путаницы в мыслях, облеченной в псевдофилософскую форму.

«Зеленый диктатор» и «скифский мессия»

«Расстройство идейной системы» перекочевало из произведений Горгулова и в его политические взгляды. Еще в Чехословакии он провозгласил себя создателем и главой «Всероссийской национальной крестьянской партии зеленых». Идеология этого движения представляла собой гротескный коктейль из элементов фашизма, крайнего национализма, анархизма и некоего протоэкологизма. Горгулов активно пропагандировал идеи скифства и русского мессианства, согласно которым «дикая», «варварская» Россия, якобы неиспорченная европейской цивилизацией, несет особую духовность и призвана сокрушить технократический Запад.

«Русский я. А все, что от русского исходит, непременно дерзостью пахнет: как — политика, как — вольнодумство, критика и все такое прочее... Потому... Народ мы скифский, русский. Народ мы сильный и дерзкий. Свет перевернуть хотим. Да-с. Как старую кадушку», — писал Горгулов в «Тайной жизни скифов».

Программа его партии объявляла войну одновременно социализму, капитализму и монархизму, противопоставляя им некий «натурализм», основанный на патриархальных крестьянских ценностях. Ведущей силой этой грядущей трансформации должны были стать русские православные крестьяне, а сам Горгулов видел себя ни много ни мало первым «зеленым диктатором», «скифским мессией». Однако политических сторонников у такого движения было немного — в созданной им партии Горгулов состоял в одиночестве.

Одним из его программных лозунгов стал «Фиалка победит машину!» — выкрикнутый им после выстрелов в Думера и присутствующий в «Тайной жизни скифов». Фраза, по мнению Горгулова, олицетворяла грядущую победу иррационального, «природного» русского духа над бездушным механизмом западной цивилизации.

При обыске после ареста у него обнаружили рукопись «Мемуары доктора Павла Горгулова, верховного председателя политической партии русских фашистов, который убил президента республики» — выстрел в Думера не был спонтанным. Горгулов также вынашивал планы покушений и на других видных европейских политиков, включая президента Чехословакии Томаша Масарика и германского рейхспрезидента Пауля фон Гинденбурга.

Горгулов-Бред и литературные салоны

После высылки из Чехословакии Горгулов перебрался в Монако. Там он вел богемный образ жизни — в основном на средства своей последней жены, швейцарки Анны-Марии Генг. Он часто приезжал в Париж, где пытался заявить о себе как о писателе. Выступая на различных литературных вечерах, Горгулов читал свои стихи и прозу, используя давний псевдоним — Поль Бред. И Горгулов-Бред действительно впечатлил искушенную парижскую публику, однако совсем не талантом.

«Гигант, тяжеловес, вот-вот схватит длинную скамью и начнет крушить. […] Образцовая физическая машина, а в мозгах явная недохватка. Ну, зачем он пишет поэмы?» — так описал свои впечатления от горгуловского выступления писатель Василий Яновский.

Горгулова видели и на собраниях Союза поэтов в кабаке «Ла Боле». «Он утверждал какую-то новую поэтическую группу — нечто вроде футуризма и натурализма вместе. Стихи его напоминали Маяковского и футуристов. […] Чтение его вызывало смех всей небольшой аудитории. […] Запомнился его ражий рост, лицо деревенского парня и крайнее самодовольство, соединенное с подобострастием, — ему, видимо, страшно хотелось быть «признанным». Потом он исчез и больше никогда не появлялся на литературных собраниях», — вспоминал один из членов Союза поэтов.

На следующем литературном собрании Горгулов убил Думера.

«Слушай меня, Франция!»

Убийство главы государства — событие чрезвычайное, и возникали различные версии произошедшего, отражая все страхи и подозрения той неспокойной эпохи.

Напрашивающееся предположение о «тайной руке» Кремля и о том, что Горгулов был агентом ОГПУ, разбивалось о политические реалии. Убийство Думера произошло накануне парламентских выборов, в которых ожидалась победа левых сил, выступавших за сближение с Советским Союзом. Террористический акт играл на руку не Кремлю, а французским консерваторам.

В прессе тиражировались и другие версии: о провокации французской полиции, об агентуре муссолиниевских фашистов, о мести озлобленных белогвардейцев и, естественно, о масонском заговоре (убийство произошло в бывшем особняке Саломона де Ротшильда). Однако из деталей биографии Горгулова, о которых постепенно узнавало следствие, выходило, что он был не марионеткой чужих политических игр, а, скорее, заложником собственного воспаленного сознания.

Судебный процесс над Горгуловым приковал к себе внимание всей Франции. Одним из главных вопросов стала вменяемость подсудимого. Эксперты-психиатры расходились во мнениях.

Сам Горгулов, казалось, наслаждался вниманием. Его поведение на суде было вызывающим и театральным. Обращаясь к судьям, присяжным и публике, он начинал с фразы «Слушай меня, Франция!» и трезво излагал мотивы своего поступка. Горгулов говорил о своей ненависти к властям Франции, которые, по его убеждению, предали Россию. «Россия пришла на помощь Франции и дала ей возможность выиграть войну, Франция же ничего не сделала, чтобы освободить Россию от большевиков», — заявлял он и просил видеть в своем теракте акт возмездия.

Коллегия присяжных признала Горгулова виновным в совершении умышленного убийства, не сделав никакой оговорки о смягчающих обстоятельствах, после чего суд приговорил его к высшей мере наказания.

Казнь таинственного одиночки общество восприняло с облегчением. И во Франции, и в России эту историю постарались забыть как страшный сон.

Илья Эренбург, присутствовавший на судебных слушаниях, так описал убийцу Поля Думера: «Передо мною был человек, которого мог бы выдумать в часы бессонницы Достоевский».