«Угар должен быть интеллектуальным». Интервью с автором «Зеленого слоника» Светланой Басковой

В июле на краудфандинговой платформе Planeta.ru запустили проект по сбору средств на новый фильм Светланы Басковой «Я — Гамлет». Главные роли в фильме исполнят Сергей Пахомов и Владимир Епифанцев, снимавшиеся и в других фильмах Басковой, в том числе в «Зеленом слонике».

На странице проекта указано, что «Я — Гамлет» «не является экранизацией, хоть и основан на пьесе Шекспира». «Это глубокий анализ произведения, поиск утерянных смыслов и ответов на загадки. Мы будем раскрывать значение слов, с которыми Гамлет обращается к Призраку в начале фильма: «Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!».

Денис Куренов поговорил со Светланой Басковой о популярности «Зеленого слоника», а также о том, что свобода должна быть ответственной, а угар — интеллектуальным.

В прошлом месяце вы объявили, что собираетесь приступать к работе над фильмом «Я — Гамлет». О чем будет этот фильм и чего ожидать от него зрителям?

— Зритель в данном случае ни при чем, уж извините. Я делаю определенное высказывание внутри собственной трактовки «Гамлета» Шекспира. Мне надо сейчас сосредоточиться и много работать над этим. И вот эта необходимость искать деньги… Она отнимает время и силы. В аннотации к фильму все сказано. Мне пока нечего добавить. Я вообще не люблю говорить о фильмах, которые собираюсь снимать. Будь моя воля, никто бы и не догадывался, что я снимаю фильм. Но тут, увы, приходится об этом сообщать.

Видеообращение Светланы Басковой, снятое для кампании по сбору средств на съемки фильма «Я — Гамлет», канал Я Гамлет

Давайте тогда поговорим о прошлых ваших фильмах. Первые я посмотрел еще в школе. Это были «Кокки — бегущий доктор» и «Зеленый слоник». И для меня в первую очередь это было даже не кино, а жест, говорящий о том, что никаких пределов и рамок нет — вот, мол, и такое кино возможно. Подобное чувство я с тех пор, наверное, испытал лишь однажды, когда «смотрел» «Вопли в честь де Сада» Ги Дебора.

Чем для вас были эти фильмы? Это в первую очередь жест, такой подрывной акционистский проект от кинематографа, или все же вы мыслили именно по‑кинематографически, когда делали эти фильмы?

— Знаете, мы просто жили в беспокойные 90-е и искали себя. В современном искусстве тогда образовались свои тусовки, которые пускали к себе только избранных — желание элитарности, увы, перекинулось и в сферу искусства. Ситуация была гораздо хуже, чем сейчас. Сегодня все более открыто, стал невозможным тот снобизм конца 90-х годов, появились школы современного искусства.

Так вот, я тогда лично хотела сделать что-то свое и главное — другое, отличающееся от происходящего вокруг. Я не была в центре художественных событий того времени, да и художники, которых я пригласила вместе делать фильм, тоже были не у руля. И может быть, поэтому мы были такими свободными. Мы не зависели от галерейного или кураторского давления, нас просто не было в поле видимости. И у нас было ощущение, что мы можем все, что мы свободны. Как чувствуем жизнь — так и будем о ней говорить. Мы не знали, что из всего этого получится, мы просто начали снимать кино, у нас было много энергии и накопилось достаточно злости к порабощенному образу жизни окружающих. Это был наш протест. Просто не бояться и угорать от свободы. Так вот и получились эти фильмы.

С одной стороны — свобода, с другой — порабощенный образ жизни окружающих. Получается такой хорошее диалектическое описание эпохи 90-х. Давайте подробнее о ней поговорим.

— Да, 90-е — двоякая эпоха. С одной стороны, для нас, для молодого поколения, это было время фантастической свободы, это было просто чудо после жизни в СССР. Мы такого даже представить себе не могли.

И мы тогда не думали серьезно о том, как эти перемены отражаются на наших родителях и людях постарше, сколько бед это принесет. Дальше все стало развиваться не в сторону свободы, а скорее в сторону желания «недозволенного», в сторону желаний похоти, наживы и презрения к тем, кто не достиг твоих «вершин». Убийства, беспредел группировок — все это достигало какого-то ужасающего абсурда. Свободы в первоначальном понимании уже не было. Только страх, голод, нищета и отсутствие чувства собственного достоинства.

И все это последствия преступной политики Ельцина. Распад в сознании, люди перестали читать и интересоваться искусством, поэзией. Стали выпускать дешевые детективы. Жрать было нечего. Я таскала фрукты с вернисажей домой. Началось разложение в армии. Беспредел уже стал физически виден и нам, так как наши мальчики-ровесники приходили сломленными после армии, если приходили вообще. Уже нормой жизни стало издевательство, унижение. И вот безумцы у власти начинают войну в Чечне. У нас разложившееся общество и армия, продано все, что плохо лежало, в том числе военная техника, которая была в рабочем состоянии. Это был апофеоз человеческой ничтожности и преступной халатности. Каждый день погибали солдаты, мы еще не привыкли к войнам, как сейчас. Но к той войне, конечно, отношение особое. Горы цинковых гробов каждый день и полное молчание власти.

Да, и что касается кино. Меня реально поражало, что при всей окружающей распущенности в кино не было мата. Тогда много матерились, очень много. И это была естественная фактура жизни. Это глупо было скрывать, это вообще самое последнее, что надо было скрывать. Вот я в фильмах своих и не скрывала.

В интервью вы не раз говорили, что «Зеленый слоник» — это фильм про войну в Чечне. Т.е. получается, что ваш фильм — это такая вольная фантазия на тему ужаса ельцинских времен и чеченской войны?

— Не совсем так. Понимаете, когда художник делает произведение, то оно не может быть вольной фантазией на какую-то тему. Хочет он или нет, произведение будет отражать свою эпоху — фактурой, формой и т.д. Это может быть никак не связано напрямую с конкретными событиями, но образ времени все равно впечатывается. Тогда мы просто собрались, чтобы снять вместе фильм. Было все просто и естественно, без каких-то специальных заданий, с массой импровизаций. Может, поэтому так легко все у нас и получилось, может, поэтому и отразилось время. Но конечно, когда мы снимали фильм, у нас перед глазами был и весь ужас ельцинской эпохи, и ужасы чеченской войны.

Чеченская война вообще крайне важная для меня тема. Я собиралась снимать фильм о Майкопской бригаде. Их трагичная история отражает суть той эпохи. Увы, фильм снять пока так и не удалось.

Майкопская бригада (131-я отдельная мотострелковая бригада) — бригада Вооруженных сил Российской Федерации, трагически известная из-за новогоднего штурма Грозного во время первой чеченской войны. 31 декабря 1994 года Майкопская бригада вместе с 81-м мотострелковым полком без поддержки авиации и артиллерии вошла в район железнодорожного вокзала Грозного, где с наступлением темноты подверглась атаке превосходящими силами противника. Из 446 человек, вошедших в город, Майкопская бригада потеряла 157 человек.

А почему вы выбрали именно формат кинематографа, видео? Почему из современного искусства вы ушли в кино?

— Я просто искала себя как художника. Современное искусство пробивало себе дорогу на полном энтузиазме и авантюризме, так как никто раньше не знал, что такое галереи, перформансы, арт-рынок.  И вдруг очень ясно поняла, что через видео я смогу передать чувства. Вот и все. Я до сих пор ни режиссер, ни художник, где-то болтаюсь. Такая форма независимости меня устраивает. Могу себе позволить говорить и думать все, что считаю нужным.

Хотя с началом 90-х я интересовалась современным искусством — это было время появления московского акционизма, перформансов Олега Кулика, Анатолия Осмоловского, Александра Бренера, Олега Мавроматти. 

То есть кинематограф вы начали использовать как медиум современного искусства?

— Да, но бессознательно, не отдавая отчета, что это медиум именно современного искусства. Мне был интересен киноформат в первую очередь своей протяженностью, за это время можно сделать сложное высказывание — поэтому я выбрала его, а не тот же видеоарт. Так что в кинорежиссеры я попала по большей части формально.

В начале нулевых «Зеленый слоник» стал мемом. Картинки и ролики про братишку, капитана, «покушать принес» и Тихоокеанский театр военных действий стали хитами на имиджбордах, страница про фильм появилась на Lurkmore. Как вы отнеслись к этой популярности? Думали ли вы использовать эту популярность в каких-то своих (в широком смысле этого слова) политических целях? Ведь была, да и остается большая группа молодых людей, для которой вы стали кумиром, пусть немного и не в том формате, наверное, на который вы рассчитывали? 

— Это все мне не очень интересно. Я знала, что фильм сразу разошелся по студиям и потом на Горбушку, все о нем быстро узнали. Но меня не интересует прошлое, я к нему не возвращаюсь. Мне интересно делать произведение, чтобы все сложилось и было на местах. Если это удается, то это для меня успех. А что дальше происходит — меня не волнует. Я хочу идти дальше. Вот сейчас для краудфандинга меня уговаривают использовать любовь народа к персонажам «Зеленого слоника». Посмотрим, может, и буду это использовать, ведь мне надо снять следующий фильм, а для этого я готова приложить некоторые усилия.

Вы говорили в интервью, что в принципе все ваши фильмы так или иначе про социальные проблемы и т.д. Но «Одно решение — сопротивление» и «За Маркса» — это все же более отчетливый выход на эту проблематику. Как у вас произошел этот поворот? И было ли это вообще поворотом, а не органическим продолжением ваших предыдущих фильмов?

— Да, это было не поворотом, а развитием. Развитием не только меня, но развитием общества и истории. Ведь было уже начало нулевых, прошли денежные годы, когда мы торговали нефтью, наступил кризис. Я стала искать «героев нашего времени», тех, кто остался, кто может поставить чувство собственного достоинства выше жизни. Так я и пришла к этим фильмам, я нашла тему — независимые профсоюзы в наше время.

«Одно решение — сопротивление» (2011) — документальный фильм, рассказывающий о политических митингах и демонстрациях, которые прошли в 2009–2010 годах в России. Также в фильме присутствует интервью историка и публициста Ильи Будрайтскиса.

«За Маркса» (2012) — художественный фильм о забастовке рабочих-металлургов. 

Не было ли опасений, что из-за популярности и превращения «Зеленого слоника» в мемчик и эти фильмы будут восприниматься не как серьезное политическое высказывание, а как очередной мем, в котором борьба профсоюзов неотличима от еще одного гэга про «поехавшего»?

— Если я начинаю что-то делать, я всегда на 100% уверена в себе. У меня никаких опасений никогда нет. Вы считаете, что я реально думаю о себе как о режиссере «Зеленого слоника»? Это невозможно. Я вообще забыла об этом фильме. Мне интересно новое, я никогда не возвращаюсь.

Т.е. проект Епифанцева и Пахома «Зеленый слоник — 2» вам неинтересен и вы в нем не будете принимать никакого участия?

— Во-первых, я ничего об этом не знаю. Мы же все взрослые люди. Если они мне об этом не говорят, то не знаю, есть, наверное, какие-то причины. Я не тот человек, который будет выпытывать что-то, если тебе не говорят. Я просто не в курсе всего этого, у меня нет абсолютно никакой информации по этому поводу.

Вместе с вашим мужем Анатолием Осмоловским вы руководите школой современного искусства «База». На сайте школы написано, что «основная цель Института — воспитать достойных профессионалов и интегрировать их в арт‑систему». От этого отдает каким-то бюрократически-маркетологическим душком. И особенно это все контрастным становится на фоне ваших с Анатолием фигур. Неужели люди, которые партизански обходили все правила или попросту не замечали их, будут делать из молодых людей прилежных отличников? Разве настоящее искусство, настоящий разрыв не происходит только тогда, когда художник видит полноту мира, не ограниченную институциями? А не когда его берут на выставку или он выигрывает грант.

— Профессионал — это человек, наделенный знанием и опытом в отношении предмета, которому он посвящает жизнь. Так как современное искусство не существует внутри нашего государственного образования и культуры, то профессионала воспитать достаточно трудно. Надо давать знания, которые не способны дать государственные институты. Они воспитывают ремесленников, а не профессионалов. Может, вы что-то другое вкладываете в слово «профессионал»?

Интегрироваться в арт-среду — это помочь молодым людям, которые хотят связать жизнь с искусством, найти единомышленников и не чувствовать себя одинокими и аутсайдерами, социопатами. Художники очень ранимые, часто необщительные, иногда безбашенные люди. И в одиночку они пропадут. Арт-система — это субкультура, если хотите. А художники в других городах совсем лишены возможности получить нужное сейчас современному художнику образование. Вот мы и хотим выполнить качественно свою миссию.

Слово «профессионал» звучит как что-то скучное, бюрократическое, связанное с соответствием каким-то конвенциям и правилам. Вот вы говорили про «просто не бояться и угорать от свободы». Но ведь человек, который угорает от свободы, разве он пойдет на какие-то курсы профессионалов, будет ли он учиться правильному заполнению CV и бухгалтерскому учету работ Excel?

— У вас просто какое-то инфантильное отношение к профессии. «Угорать от свободы»… Свобода не может восприниматься как анархия. Свобода — это то, что имеет в виду и ответственность, и профессионализм. И просто делать анархистские бессмысленные действия ради свободы — это бессмысленно. Свобода — это когда ты можешь свое видение мира, свой художественный проект воплотить в жизнь. И ты угораешь от этой свободы. Угар не потому, что ты психопат напившийся, а потому, что ты делаешь, что хочешь.

У меня было образование МАрхИ, у Осмоловского — самообразование. Мы образованные люди были уже в то в время. Это не противоречит свободе.

Да и какие бюрократические вещи —  у нас в России вообще нет никакой системы современного искусства. У нас маргинальное поле, нас в принципе не существует. Ни государство, ни общество нас не поддерживает. Мы сами придумали эти институты, и можно сказать, что угораем сами от той свободы, которую сами себе предоставили. Как и те ребята, которые приходят к нам и открывают для себя те знания, которые не преподают в другом институте. Угар должен быть интеллектуальным… А так что, групповуху устроить? Бутылки пойти бить? О какой свободе вы говорите? Свобода должна быть ответственной, рефлексирующей.

Перформанс студентов института «База» по случаю публикации книги Марии Судаевой «Лозунги», 15 декабря 2013 года, канал Светланы Басковой

На одной детали остановлюсь. Вы говорите, что молодые люди в регионах лишены возможности получить образование. А как же интернет? Осмоловский в конце восьмидесятых и без интернета получил хорошее самообразование.

— Интернет сейчас большой слишком стал — неопытному человеку сложно делать выбор. И надо иметь образовательную систему. Чтобы узнать, например, что уже было и не повторяться. Павленскому вот, например, не надо было зашивать рот, если бы он узнал, сколько людей до него это сделали.

Кстати, о Павленском. Если смотреть на современное искусство последних десяти лет, то самыми громкими, самыми медийным фигурами были опять же акционисты — «Война», Pussy Riot, Павленский. Их акционизм принципиально отличен от того, что было в 90-е? Что вы думаете об этих художниках?  

— Конечно, эта волна акционизма отличается от того, что было в 90-е. Это вообще для отдельного интервью тема. Так что отвечу я пунктирно.

Если ты в своих акциях замахиваешься на политическое высказывание и на борьбу с существующим режимом, то ты обречен на то, что тобой будет интересоваться власть и твоя деятельность в обществе будет политической. Московские акционисты сделали свой выбор — они не стали заниматься политикой, остались в художественном поле. Художественное высказывание может быть политичным, но художник не должен напрямую заниматься политикой, иначе он в другую плоскость уходит. Каждый профессионал должен быть на своей территории. И тогда он может делать серьезное высказывание. Если ты на чужом поле высказываешься, то высказывание будет жидким. Мне кажется, что такая вот проблема есть у этой волны акционистов, они уходят из сферы искусства в политику.

У тех же московских акционистов есть художественные приемы, которые сильнее политических акций. Этим и сильны художники. Они могут придумать некий образ, который долго будут транслировать в отличие от однодневной политической акции. Но не отмечать политическую ситуацию художники все же не могут. Все равно политическое измерение изначально есть у искусства.

И в этом смысле я могу выделить акцию Pussy Riot в Храме Христа Спасителя. Это есть как раз продолжение московского акционизма. Это был радикальный перформанс на тему, о которой нельзя было молчать. Они сделали то, чего не сделал бы никто другой. Они замещают собой страх общества на радикальное высказывание, которое всех волнует на кухнях, а громко сказать страшно. И вот приходят художники, берут на себя ответственность и делают. Делают серьезное политическое и художественное в том числе высказывание. Им это удалось.

Возвращаясь к «Базе»: какими выпускниками вы гордитесь?

— Я горжусь всеми ребятами, которые не оставляют искусство. Заниматься современным искусством в нашей стране вообще бессмысленно в плане денег и выживания. Надо быть настолько одержимым этим. Вот эта свобода настоящая, о которой я говорила. Тебе жрать нечего, а ты искусством занимаешься.

И напоследок напрашивающийся вопрос — знакомо ли вам краснодарское современное искусство, можете ли выделить каких-то художников?

— Знаю, что ЗИПы сделали большую культурную интервенцию в вашем городе — «Типография» и т.д. С большим уважением к этому отношусь. Володю Омутова еще знаю, Сергея Таушанова. Вот эти художники мне нравятся. Может, еще каких-то упустила, потому что не знаю, что они из Краснодара. Да, арт-группа Recycle.

И да, у вас в городе есть отличный проект по городской скульптуре. Если ваши власти доведут это дело до конца и поставят, как обещали, работы молодых художников, таких как Омутов, то это будет поступок. Даже Собянин такое в Москве не делает. Но у него тоже такой проект на подходе, так что вашим властям надо торопиться.