«Единственное, что имеет смысл, — это помощь людям». Волонтеры о трагедии в Крымске спустя 5 лет

К годовщине трагедии в Крымске мы поговорили с волонтерами, которые приехали разбирать последствия наводнения в 2012 году и организовали сбор гуманитарной помощи в Краснодаре, Москве и Санкт-Петербурге. О стихийной самоорганизации, взаимодействии с властями, о новом витке развития гражданского общества в России и о том, справедливо ли прошло расследование причин наводнения, — в материале Юга.ру.

Евгений Машкарин, Краснодар

Вечером 6 июля я узнал новости о наводнении. Полез в социальные сети искать информацию — ничего не нашел. Не нашел и групп помощи. Решил поехать проверить, что происходит на месте. Позвонил Ульяне Кононович, и мы договорились создать группы помощи в социальных сетях, разместили там информацию, что поедет машина. Списались в пути с другой группой волонтеров, с ними на месте покружили по городу, а потом встали у дороги у затопленных домов и раздали все, что было в багажниках.

Потом появилась информация, что сюда едут еще люди и не могут сориентироваться. Я решил, что вместо второго рейса я останусь здесь и буду встречать новые группы, чтобы их ориентировать и просить собирать информацию о местах, где они были, в нашей группе. Ребята из Краснодара все это обрабатывали — так получился штаб.

В первый день потерпевшие были в шоке и не особо понимали, кто мы такие. Мы и сами еще не понимали, что мы волонтеры. Властям ожидаемо было не до нас, но  самое главное — в администрации мне дали карту затопления. На официальном складе гуманитарной помощи я договорился, чтобы волонтерам давали воду и первые продукты для развоза по дворам.

Мне кажется, мы все сделали правильно. Исходя из нынешнего опыта, я вообще не понимаю, как у нас все это получилось.

Причина наводнения, причина гибели людей — очень сложный вопрос. Город, как и все его жители, был не готов к такому явно, если вообще можно быть готовым к наводнению вдали от крупных водоемов.

Сергей Бурцев, Краснодар

Утром 7 июля мы списались с несколькими людьми из Краснодара. У Ульяны Кононович и Изабеллы Кулешовой прямо дома сделали склад вещей, Мирослав Валькович сделал точку сбора в своем зоомагазине. Мы раскидали объявление о сборе помощи по соцсетям, указали адресы и координаты. Реакция пошла незамедлительно, звонили каждые 2–3 минуты. В Крымск утром воскресенья выехали Евгений и Аня Машкарины, которые сообщали об обстановке на месте, о необходимых товарах и продуктах, начали обход пострадавших домов.

Наша группа постаралась разработать рекомендации для волонтеров и актуальные списки вещей, чтобы добиться самоорганизации. Мы проверяли информацию, взаимодействовали со СМИ, были одним из надежных источников данных о ситуации на месте трагедии.

Вряд ли бы мы что-то сделали по-другому, исходя из нынешнего опыта. Разве что сейчас больше разных контактов, которые могли помочь быстрее найти машину или людей. И еще сейчас я бы меньше тратил времени на дураков в интернете с ложными сообщениями и версиями о причинах наводнения.

Мою жизнь эти события коренным образом никак не изменили. И не вижу, чтобы по всей стране это привело к росту волонтерских движений. Подавляющее большинство работавших на завалах людей не стали совершенствовать свои навыки и обучаться навыкам помощи при ЧС, а сейчас вспоминают июль 2012 года как приключение.

Что касается расследования причин наводнения — оно показало, что подобная трагедия может случиться где угодно в случайное время, и к ней никто не будет готов.

Дмитрий Алешковский, Москва

В ночь с 6 на 7 июля в Москве должна была проходить вечеринка для журналистов из разных изданий. В ту ночь все встретились и поняли, что почему-то совершенно нет желания радоваться. Вечеринку отменили и начали думать, что делать. Единственное, что сразу решили сделать, — это собраться на Воробьевых горах и начать сбор гуманитарной помощи.

Сначала о доставке мы вообще не думали. Все случилось само собой. Первый автобус я нашел в интернете, мы скинулись на него деньгами и отправили 7 июля в Крымск, полным волонтеров и гуманитарной помощи. На следующий день мы постоянно писали обо всех нуждах в твиттер. Достаточно было написать о том, что нужна маршрутка или фура, — и они приезжали, бесплатно или за какие-то небольшие деньги.

Позже я сам поехал в Крымск. Было довольно странное состояние — я не помню об этих нескольких днях практически ничего. На самом деле просто я без остановки что-то делал, куда-то ездил, договаривался, носился.

С точки зрения моего нынешнего опыта, в своих действиях в Крымске я бы изменил все. И я понимаю, что Крымск был одной из самых неэффективных спасательных волонтерских операций в истории, наверное. Количество сожженной одежды исчислялось тоннами после. Помню, когда мы собирали строительные материалы в Москве, женщина привезла на точку огромную плюшевую лягушку, метра под два высотой. И говорит: «Да отдайте детям, вы что, не благотворители?»

Ненужных вещей и ненужных действий было очень много. Огромное количество волонтеров ехало в Крымск просто развлечься. Не было никаких серьезных инструктажей, никакого серьезного отбора. Это был просто порыв души. Нашим волонтерам повезло — в других лагерях были случаи травмирования, один волонтер умер. Сейчас бы я относился к подбору людей более профессионально и обдуманно.

Уже на следующий год, когда было наводнение на Дальнем Востоке, буквально 10 человек сделали то, что делали до этого тысяча в Крымске. Мы приехали в Благовещенск, организовали там штаб, склад, мы знали, каким образом разговаривать с властями, чтобы их не бесить, чтобы они нам помогали. Мы знали, как собирать деньги, как за них отчитываться. Это была абсолютно другая работа, другой уровень работы. И именно это важно учитывать — Крымск явился отправной точкой для бума российского гражданского общества.

События в Крымске изменили мою жизнь диаметрально. До этого я был журналистом в ТАСС. Я снимал Путина-Медведева, ездил в постоянные командировки. Мне казалось, что это вершина карьеры. Потом я понял, что единственное, что имеет смысл, — это помощь людям. Я уволился из ТАССа, бросил работу фотографом, создал свой благотворительный проект («Такие Дела») и фонд «Нужна помощь». Сегодня у фонда уже более 80 тыс. подопечных по всей стране.

За расследованием причин наводнения я не слежу, у меня нет четкого мнения на этот счет. В Крымске у меня не было времени думать о том, что и как произошло. Такое количество боли, страданий и проблем, что размышлять о причинах времени не оставалось. Но я помню, что приезжал губернатор и сказал: «Я что, должен каждого из вас оповестить был?». Вот это хамское отношение к людям я помню. 

Константин Сарваниди, Краснодар (на момент трагедии)

В три часа ночи с 6 на 7 июля по всем соцсетям прошла информация о наводнении. Меня она поразила — я хорошо знаю, где находится Крымск и что там нет ни моря, ни крупных бурных рек. До утра отслеживал новости.

Утром сразу же выехал в Крымск со стандартным набором гуманитарной помощи — тушенка, сахар, мука, средства гигиены. Позже я понял, что нужно ехать более подготовленным, — второй раз я поехал уже с братом на двух машинах, полных еды и медикаментов. Мы узнали, что пострадал не только Крымск, но и другие поселки, Баканка, например, и что туда никто не приезжал. Мы отправились туда. В итоге там был организован постоянный волонтерский лагерь, который занимался откачкой воды, восстановлением домов, раздачей гуманитарной помощи. Проработали там до конца ноября 2012-го.

Я вспоминаю опыт Крымска каждый раз, когда выступаю перед волонтерами. После Крымска я создал свой проект по помощи во время ЧС в России, и мы продолжали свою деятельность — когда случилось наводнение на Дальнем Востоке, пожары в Хакасии. Я часто в публичных выступлениях сравниваю наводнение на Дальнем Востоке 2013 года и Крымск. Разница была в нашей неподготовленности, в отсутствии опыта. В Крымске мы не понимали, как взаимодействовать с органами местной власти, как коопериваться между собой. Поток волонтеров в Крымске был колоссальный, случались какие-то конфликтные ситуации.

Нельзя сказать, что именно история с Крымском стала первым шагом для развития гражданской активности в России. Импульсом послужили все-таки пожары 2010 года.

Если говорить о расследовании причин наводнения, через два года я перестал следить за тем, что там происходило. Последнее, что я помню, — это новости о том, что у людей начали квартиры отбирать, что было два законсервированных склада с гуманитарной помощью. Чтобы докопаться до правды, надо этим долго заниматься.

Инга Кудрачева, Санкт-Петербург (на момент трагедии)

Наводнение в Крымске случилось, когда я еще жила в Питере. Узнала рано утром седьмого числа из твиттера, не поверила своим глазам и списалась с друзьями из «Оккупай Исаакиевская». Все были шокированы случившимся, но совершенно не понимали, чем можно помочь.

К моменту, когда мы нашли помещение для пункта сбора помощи на Литейном, в Москве уже вовсю работал пункт на Воробьевых горах. Первое время мы рассказывали о штабе через СМИ, социальные сети, я ездила в троллейбусах по Невскому и раздавала листовки с адресом штаба и списком необходимой гуманитарки. Потом подтянулись и федеральные СМИ, и весь Петербург знал о нас. В первые часы работы штаба мы не предполагали, что соберем много вещей и денег.

Через сутки у нас уже была полная фура помощи и около 200 тыс. рублей пожертвований наличными. В штабе к тому моменту круглосуточно работали уже больше сотни волонтеров. Когда появилась первая фура, мы приняли решение ехать в Крымск самостоятельно.

Десятого утром мы приехали в Нижнебаканскую, где приняли решение разгружаться по пути — нам звонили местные и говорили, что вся помощь уходит в Крымск, а у них в поселках рядом нет даже воды.

Местные принимали хорошо. Первое время никто не верил, что мы волонтеры. Ходили слухи, что нам за сутки работы платят по 3 тыс. рублей. Жители домов, которые пострадали не так сильно, пускали к себе мыться, подкармливали. Хозяйка местного банкетного зала организовала столовую для волонтеров, которая проработала для нас два с лишним месяца и на пике кормила 300 человек одновременно.

СМИ, конечно, сыграли одну из главных ролей во всей этой истории. Мне пришлось постоянно давать комментарии в попытках развеять неправдоподобные слухи — о тысячах погибших, о причинах наводнения, об «эпидемиях» на месте трагедии.   

С другими волонтерами у моего лагеря очень долго не было тесного контакта. Так сложилось, что волонтеры из Питера продолжали ехать в Нижнебаканскую, а московские — в Крымск. В Баканке мы познакомились с ребятами из Волгограда и Ростова, с ними работали сообща. Через полтора месяца я переехала в Крымск и занималась только адресной помощью пострадавшим в Баканке детям, жила уже в «Добром» лагере.

Власти в первое время вели себя агрессивно, пытались мешать нашей работе, пытались отобрать у нас склад. Но в итоге смирились. С МЧС тоже сначала были одни ссоры, но потом тоже наладили контакт и стали работать сообща. Однажды один из сотрудников главного штаба по ликвидации, полковник МЧС, в чувствах сказал мне: «Инга, вот какого черта у вас, у гражданских, в итоге все получилось лучше, чем у нас?» Да, мы были не только более слаженной структурой, мы еще и были ограждены от всех бюрократических проволочек и никому не подчинялись.

Одна из пострадавших, женщина, которая пускала нас к себе в баню и стирала наши вещи, как-то за обедом сказала следующее: «Знаете, ребята, я не знаю, как вы тут оказались и почему вообще вам себя не жаль и вы все это для нас делаете, но вы показали нам всем новую Россию. Россию, где нашим согражданам не все равно».

Жизнь страны это действительно изменило. Впервые за много лет все увидели гражданское общество. Увидели, что добровольческие организации могут полностью подменять государственные структуры и работать качественней. Почти все мои коллеги по волонтерским лагерям потом так или иначе продолжил заниматься благотворительностью, кто-то даже организовал свои фонды.

До Крымска я жила в Питере и работала администратором в баре. В Крымске я познакомилась еще и с Ириной Воробьевой, переехала в Москву и потом несколько лет была координатором в «Лиза Алерт».

Мария Баронова, Москва

Я узнала о трагедии утром 7 июля из новостей. Ребята-активисты написали, что хотят поехать на смотровую площадку на Воробьевых горах и собирать там помощь для Крымска. Когда я приехала туда, я увидела, что пункт сбора помощи уже есть, а как гуманитарную помощь отвозить в Крымск, еще никто не придумал. Я предложила организовать один автобус. Когда часов в 11 утра подъехал Митя Алешковский, стало понятно, что уже нужно заказывать фуру. Уже к вечеру нам звонили из МЧС и предлагали брать медикаменты на пост.

Сама в Крымск я не поехала, у меня была подписка о невыезде. Я занималась координацией в Москве, отправила в Крымск очень много людей и вещей, регулярно получала сообщения о работе в волонтерском лагере в самом Крымске.

Я ничего бы не сделала по-другому, считаю, что никаких ошибок у меня не было. Волонтерское движение — это самоорганизующаяся структура. Во время таких трагедий важно показать свое сострадание. Не только ведь какие-то правительственные органы должны помогать, но и само общество должно участвовать в помощи другим людям.

Любые такие трагедии становятся импульсом для развития гражданской активности в стране. Главным в волонтерском движении и вообще в появлении современного вида волонтерского движения были пожары 2010 года, это был такой первый импульс.

Мою жизнь это никак не изменило, хоть это был первый большой опыт общественной деятельности. После была травля, меня пытались дискредитировать из-за организации помощи, но это сделало меня менее чувствительной к любому виду травли.

Я в какой-то момент потеряла нить расследования по поводу случившегося. Но там же есть стечение обстоятельств, в том числе отсутствие системы оповещения. Для такого богатого региона, как Краснодарский край, вообще позорно не иметь нормальной системы оповещения. Но в целом понятно, что когда ответственность лежит на краевом руководстве и на МЧС, серьезного расследования быть не может.