«Это был целый мир, а теперь его забирают». Репортаж с закрывшегося блошиного рынка на Путевой в Краснодаре

Склады сокровищ ушедшей эпохи, своеобразные музеи советской памяти и просто место для общения — такой была для многих краснодарская барахолка на Путевой, 3/2. Более десяти лет она существовала как живой социальный организм, где люди продавали вещи из прошлого и находили уникальные артефакты. Но сегодня этот мир, который, казалось, был навсегда, кончился.

Власти объяснили закрытие рынка тем, что земля принадлежит третьим лицам, которые не продлили договор. Торговцам они посоветовали обратиться в ООО «Экспоцентр», которое организует ярмарку на рынке «Вишняки».

По просьбе «Юга.ру» журналистка Полина Безверхая посетила барахолку в ее последние дни, чтобы запечатлеть атмосферу, рассказать о значении рынка для Краснодара и поделиться историями людей, для которых он был частью жизни.

У ворот рынка

Блошиные рынки хранят эхо старинных традиций уличной торговли. В Древней Руси странствующие торговцы-разносчики — офени и коробейники — колесили по стране, предлагая редкие товары. Их ремесло передавалось по наследству, а яркая одежда и особый жаргон — «феня» — выделялись среди других. Сегодня на барахолке у Путевой, 3/2 можно встретить их современных последователей.

Подступы к рынку оживают с раннего утра. Уже на дороге от улицы Коммунаров к заправке торговцы раскладывают свои товары прямо на асфальте. Они не арендуют прилавки, а приезжают, когда нужны деньги, обычно на выходные. На клеенках пестреют кучи одежды, рядом из багажников машин вырастают импровизированные витрины. Среди товаров — книга о Нюрнбергском процессе и платье моего размера. Продавщица, интеллигентная женщина с двумя высшими образованиями, делится историей вещи, но нас прерывает мужчина, громко предлагающий мед, поставив ведро прямо на капот машины.

По выходным рынок гудит от наплыва посетителей: подростки ищут винтаж, модницы с дорогими телефонами охотятся за уникальными находками. Я, как и многие, ищу фотокарточки, шкатулки и лампы — сокровища, которые хранит каждая барахолка. У входа, однако, не всегда спокойно: очередь задерживается из-за спора. Пожилой мужчина возмущается, что две женщины разложили вещи у калитки, и грозится убрать их товар.

Елена Юрьевна и ее «Волшебная лавка Алладина»

«Достоевский интересует? Герцен?» — голос Елены Юрьевны Крыловой, торгующей здесь с самого основания рынка, выхватывает из потока. Ее прилавок — портал в прошлое. С архивных фотографий смотрят военные Красной армии и девушки в платьях давно ушедших эпох.

«Это из архива начальника эвакуационного госпиталя 146, Баден, Австрия, — поясняет 64-летняя Елена Юрьевна, показывая коробку снимков 1930-1950-х годов. — На них — Василий Федорович Жуков, живший после войны в Доме врачей на улице Хакурате. Архив принесла жена его сына, нужны были деньги на лекарства. Внукам это оказалось не нужно... Бывает, приносят безымянные альбомы, а тут — память конкретная».

Елена Юрьевна — коллекционер. «Наша история — это фотография, — убеждена она. — Даже надписи на открыточках». Елена была соавтором книги «Кубань в годы отечественной войны», где есть фото из ее коллекции, и с сожалением говорит об угасающем сайте «Съ любовью изъ Екатеринодара» — в 2020 году умер его редактор Руслан Лысянский. «Был человек с феноменальной памятью, мог определить место по фотографии. [В проекте] остались Виталий Бондарь, Елена Перетриева, Чугунов, наши фотографы Иван Вальтер, Евгений Киселев, Борис Устинов — они как раз снимали многие коллекции. Я в молодости даже попала в одну случайно», — рассказывает она.

Откуда берутся семейные архивы на рынке? «Спасибо бездомным интеллигентным людям, — улыбается Елена Юрьевна. — Приносят часто то, что другие на помойку выкидывают. Не ради копейки на бутылку, а потому что ценят. Они спрашивают: «Что вам принести?». А я отвечаю: «Несите фотографии, альбомы, хрусталь, посуду». Она выкупает эти архивы, что-то из них дарит, что-то оставляет себе или выставляет на продажу.

Покупатели разные: коллекционеры, студенты Института культуры, театралы, режиссеры в поисках реквизита («Вчера туфельки тридцатых унесли»). Помимо фотографий на полках — старые лампы, книги, посуда, бижутерия, даже нераспечатанные шампуни из 1970-х и флакончик бальзама «Грезы». »Волшебная лавка Алладина» — так, по словам Елены Юрьевны, называют ее торговую точку местные.

Почему она этим занимается? «Мне с детства интересно, как раньше люди выглядели. Беру даже то, что мне не надо. Что-то продам, что-то дарю, — она кивает на стопку книг. — Все копится и ждет тех, кому нужно».

Разговор постоянно прерывают посетители. Цены на большинство вещей скромные, 50-300 рублей, но многие просто смотрят. Вдруг подбегает мальчик лет шести в кубанке: «Военные пуговицы!» — и вцепляется в прилавок, потом хватает игрушечные пистолеты, рыча: «Сто ле-е-ет!», и примеряет нашивки «Россия» рядом с георгиевской лентой. «Илья, пойдем», — ласково уводит его мама.

Елена Юрьевна вспоминает, как все начиналось в девяностые. Торговля заполонила улицы, когда зарплату выдавали продуктами и вещами: «Мы стихийно выходили после работы на Сенном рынке. Мне и самой выдавали зарплату мылом на масложиркомбинате, я его продавала». Был официальный рынок на Тургенева при мэре Самойленко, который «понимал нужды». «Потом сместили Самойленко, а нам сказали: «У нас нет такого класса, который будет у вас покупать», и выгнали оттуда. Мы стихийно вставали там, где получится. Ходить плакать, что денег не хватает — зачем? — рассуждает она. — Можно встать и заработать копеечку. Тут в основном люди с одним-двумя высшими образованиями стоят».

Что будет делать после закрытия? «Дома все сложу в надежде. На «Авито» продавать не буду, — твердо говорит она. — Человек приходит сюда как в музей, хочет потрогать руками. Иногда не знаешь, что тебе эта вещь нужна, но ты ее берешь. Значит, она тебя выбрала».

На прощание Елена Юрьевна советует заводить коллекцию — это, по ее словам, хорошее вложение.

Куклы детства

Меня окликает из толпы старушка. Ее роллет набит до потолка челночными сумками, между которых еле помещаются большие советские игрушки. Она не хочет называть свое имя и просит не фотографировать, но охотно делится историей. «Обидно, что столько всего, а куда девать? Люди вынуждены вывозить неизвестно куда и неизвестно насколько. Нас лишают общения, нашей культуры», — сокрушается она о закрытии.

На ее прилавке — галерея кукол ушедшей эпохи с тридцатых по восьмидесятые. «Это не про деньги, это такое хобби. Папы приводят сыновей, показывают игрушки детства, покупают машинки. Дети начинают интересоваться историей. Так прививаем любовь к нашему, а не к этим Барби-шмарби», — говорит она. 

Подходит пара, интересуется куклами в традиционных нарядах. Бабуля — опытная торговка, она здесь с самого начала и не стесняется своих цен. Показывает коллекцию: «Вот кукла из Днепропетровска, десять тысяч, клеймо, как все положено. А эта стоит десять, сибирская игрушка. Вот Прибалтика, вот опять Днепр, школьница, шестидесятые. В идеале. А эта старше, чем я». Покупатели скромно негодуют, что куклы не в коробках. Старушка показывает на русалочку с обнаженной стройной грудью и сеткой на хвосте: «Вот все как положено». Полторы тысячи стоят младенцы размером меньше мизинца, которым сорок-пятьдесят лет. Двенадцать — пара кукол в коробке, которые пролежали в ней семьдесят лет.

О закрытии рынка она говорит с горечью: «Люди здесь с копейки живут». Много раз произносит слово «обидно». Десять лет торговли, цирковые куклы и довоенные Деды Морозы — все это уходит в прошлое. «Я предлагала перекрыть трамвайные путя — «Вишняки» так в свое время отстояли. Они допекут людей, допекут!», — продавщица говорит громко, потому что плохо слышит, и соседка кричит ей быть потише.

Всего килограмм мяса

В следующем ряду проход перегородили мужчины. Они по очереди примеряют серебряные часы Polar, которые предлагает купить посетитель рынка за полторы тысячи рублей. Возникает торг:

— За тысячу возьму.
— Ну что такое тысяча? Всего килограмм мяса!
— Ладно, беру за полторы. Пригодятся.

Покупатель — торговец лавки со всякой всячиной. Он занимает у своего соседа по роллетам наличку. Часы не подошли по размеру запястья, и он хочет перепродать их дальше на рынке. «Давай-давай, Санечек, мне еще мясо покупать», — смеется его коллега-антикварщик.

Неподалеку расположился настоящий музей — лавка Володи, бывшего телеоператора MTV, который занимается антиквариатом с 2000 года и стоит на этом рынке с самого начала. Его ассортимент заметно старше, чем у многих соседей: от 50 до 170 лет. На пороге — немецкий фотоаппарат 1920-х годов для дагерротипов. На стеллажах советский луноход соседствует с плюшевым мишкой на лыжах из тех же 1920-х, армейскими фото времен русско-японской войны и японскими же военными листовками 1904 года.

«Иногда уникальные вещи находишь, — делится Володя, показывая бумажную пластинку для шарманки 1856 года. — За 25 лет всего две такие попались». Продаст ли? «Тысяч за 25 рублей согласился бы». Коллекционеры с такими деньгами, по его словам, заходят, но их не больше пяти процентов от всех посетителей.

Володя общается со мной по-свойски. Шутит про замужество в обмен на разрешение фотографировать и широким жестом «дарит» приглянувшуюся мне лампу за символические 300 рублей («Вот это по-мужски», — одобряет сосед; «Не нужен тебе такой [муж]!» — кричит мимо проходящая торговка). С гордостью демонстрирует редкий вентилятор в виде Mercedes 280, выпущенный к презентации модели в 1980 году: «Их всего сто штук в мире!».

Деловую атмосферу прерывают новости и звуки извне. Подбегает соседка: «Вовка, говорят, на Вишняках место дадут, на Новороссийской! Надо смотреть! Щас звонили в администрацию, все возмущаются». Но реакции на это не последовало. Через некоторое время со стороны «Кроп Арены», что за стеной из профнастила, начинают звучать мощные басы. «А это нас выкуривают», — мрачно комментирует сосед Володи, дядя Жора.

Дядя Жора — владелец внушительной коллекции пленочных камер и массивных часов. Думает, идти ли с ними на «Авито». «Молодежь сейчас пленку любит, многих пацанов уже в лицо знаю», — говорит он. На полке замечаю немецкую кинокамеру 1932 года всего за восемь тысяч. Главная проблема — найти к ней 8-миллиметровую кассетную пленку, от которой давно отказались из-за легкой воспламеняемости. «Дымовухи мы с ней в школе делали! — улыбается дядя Жора. — Подожжешь, наступишь — она как разгорится! Все разбегаются, [игровая] площадка твоя».

Тут же завязывается типичный для рынка диалог соседей. Володя вертит в руках бензиновую зажигалку с прилавка дяди Жоры:

— Сколько? Заправлю, буду клацать.
— Двести пятьдесят.
— Сто рублей, ну дядя Жора!
— Сто пятьдесят — и иди клацай сколько хочешь.
— Ай какой ты! Китайская же… «Чина» написано.
— А ты не верь тому, что написано. Я по-соседски тебе говорю. А то найдется коллекционер, а ты по полторы будешь продавать. Шучу.

Дядя Жора сетует на другую покупательницу, которая весь день торгуется за раритетную лампу НКВД завода «Карболит»: «Сам за пять тысяч купил, куда еще уступать?».

К середине рынка я дошла к концу второго часа. В дальних углах — царство металла: развалы старых деталей, проводов, телефонов, батареек. На рынке много таких уголков, где дедушки продают технику разных лет. У этих man caves, «мужских пещер», трутся подростки с усиками в помятой одежде и другие пожилые мастера, выискивая нужные запчасти. Один из хозяев развала громко отгоняет группу узбеков: «Куда понес? Это не мусор! Двести рублей килограмм — и иди!».

Основная торговля кипит с утра и примерно до часу дня. Молодежь подтягивается позже. Большинство прилавков завалено одеждой — от гор винтажного тряпья до почти новых брендовых вещей. Здесь можно найти и свитшот Adidas с узором советского ковра, и восточные халаты, и оверсайз-рубашки, и кроссовки Nike, Vans, New Balance рядом со странными туфлями на платформе.

Торговцы здесь — скорее соседи, чем коллеги. Кто-то общается и пьет чай, кто-то молча курит прямо на рабочем месте. Цены на простые вещи символические: книги по пять-десять рублей, платья и джинсы по сто-двести. Если предлагаешь за хорошую вещь больше, могут с улыбкой ответить: «Ну что мне, на закрытии наживаться?».

Ольга: хранительница винтажа

Неподалеку от шумных рядов Ольга раскладывает сокровища своей семьи: вышивки сталинской печати, газовые платки 1970-х, нитки и пряжу 1960-х, школьные тетради и елочные игрушки. Женщина с пенсией в 15 тысяч торгует три года, но ее прилавок — настоящий музей. «Здесь все советское, где еще такое найдешь?» — говорит она.

Рынок для Ольги — место отдыха и общения. «Люди гуляют, покупают мелочь для дома, приводят детей, показывают старые пластинки и открытки», — делится она. В последние дни покупателей стало больше, но закрытие огорчает: «Это был целый мир, а теперь его забирают. На Сенном и книжном рынках людям дали новое место, а нам — нет».

Покупательница из Москвы хвалит краснодарскую барахолку: «Только в Краснодаре, Петербурге и Москве такие роллеты, а не газетки под зонтиками». Она берет у Ольги послевоенные вещи для киностудий. Другая женщина, любительница вышивок, вернулась за старинными образцами: «Современные не хочу, только такие». Для Ольги это не только заработок, но и радость.

Она показывает мне газовые платки семидесятых и креп-жоржетовый сарафан, который ее мама надевала в 18 лет. «Его показывали в телепрограмме с комментарием, что так ходили модницы послевоенных лет. Рассказывали, что мой прилавок — одно из лучших мест на рынке», — улыбается Ольга. Сарафан не продается: «Я принесла его, чтобы показывать людям эту ткань. Это элемент музея».

Покупательница Маша, коллекционер из Москвы, выбирает стеклянные сосульки: «Беру шарики и стаканы, здесь отличный выбор». Ольга торгуется: «По 200 рублей, дешевле — только к Новому году». Маша берет пять игрушек.

«Музей, копеечка к пенсии, место для общения» — так описывали это место все, с кем я говорила. Проходя мимо лавок, часто слышу, как продавцы тоскливо отвечают посетителям: «Да просто у ворот все будем тулиться», «Ничего, и не такое переживали, хоть и девяностые опять», «Куда-нибудь уйдем, запишите номер». Коротают время, говоря по телефону. Всё о том же: выселяют!

Миша: реставратор и коробейник

Среди значков с сюжетами советских сказок и праздников выделяется лубок: мужчина с самоваром на плече. Нет, это не товар, — это Миша, завсегдатай рынка, настоящий современный коробейник. Антикварщик, реставратор и бизнесмен, он встречает меня вопросом: «Вы не дизайнер? Нужен человек для гравировки колоколов».

В мастерской Миши делают рынды — корабельные колокола, которые теперь дарят на юбилеи и в школы, а не используют на суднах. Он трубит в железнодорожный гудок и достает из рюкзака примеры, чтобы показать мне. На рынке Миша забрал свой самовар, отреставрированный для одной лавки. С наценкой он стоит 15 тыс. рублей. «Хобби стало болезнью», — смеется он, радуясь, что не успел снять роллет.

Рассказывает, как устроена торговля на рынке и откуда берутся товары: «Есть люди-носщики — они знают, что кому нужно, и за процент приносят это с одного рынка на другой или между рядами. Есть смотрители, знающие цену, которые выходят на «охоту». Собиратели, мешкособиратели, искатели — у всех работников и посетителей рынка закрепились клички. Я реставрирую: беру вещи здесь, делаю красивыми в мастерской». Он оформляет витрины ресторанов и знает, кто чем торгует: ножами, самоварами или досоветскими реликвиями. Говорит, сюда приходит много оформителей и дизайнеров, а туристы заглядывают за советской атмосферой. «Рынок был удобен тем, что у одной половины торговцев есть свои места, а другие продавали свое в удобное время. Люди приезжали с деревень и становились со своими вещами на улице, у них покупали местные торговцы и потом продавали вдолгую, дороже, зная цену. Вот вся система этого рынка», — рассказывает он. 

Миша начал торговать, когда рынок перенесли с «Центра Города». «Сюда ходят одни и те же, каждый со своей ролью», — говорит он, пока продавцы здороваются с ним. Мише нравятся здесь творческие люди и художники, а не те, кто «хочет две цены в карман». «Интересно покупать у тех, у кого есть совесть, — например, у бабушки, что продала ножик за 50 рублей, не зная цены, — делится он, — Все сейчас уходят в отпуск за свой счет, остаются без работы эти бабушки и дедушки. Это была их возможность самим зарабатывать деньги. Дальше никто не знает, что будет. Их нагло попросили покинуть это место».

Из ряда велосипедов на продажу Миша берет свой, со старинным английским седлом и собственноручно сделанным гудком. Издалека к нам подходит старик с кулечком. У него пышная серебряная борода и мягкий хриплый голос. Он улыбается: «Тут подарили рубашки и кефир — прибавка к пенсии!». Это друг Миши, который поможет ему довезти до дома вещи с рынка.

Прощание с рынком

83-летняя Светлана стоит у своего роллета в самом конце рынка. Торгует она не от хорошей жизни: нужно помогать недоношенному внуку-младенцу, баночка специального питания для которого стоит 350 рублей. До пенсии или следующей удачной продажи часто приходится занимать. Вещи — чистые, из дома, стоят недорого, от 100 до 400 рублей, — но покупают их плохо. Непроданное копится — сын уже снял гараж для хранения. Торговый стаж у Светланы огромный — с конца 1970-х, еще с Сенного рынка.

Когда я спрашиваю, сколько стоило бы скромное платье не на распродаже (сейчас оно за двести), она отвечает: «Пятьсот». Протягиваю пятьсот без сдачи. Светлана растрогана, у нее заметно катятся слезы. Благодарит, говорит, что я ей как внучка, и желает всего доброго. Объясняет: эта сумма ее очень выручила — на дорогие билеты в Адыгею (проездной туда не действует), куда она несколько раз в неделю ездит помогать дочери.

Светлана долго прощается — и со мной, и с соседками. «Вот, — вздыхает она, — чужой человек ближе родного бывает».

Вокруг уже сворачиваются другие торговцы. Женщины уходят с последними сумками: «Все! Всем удачи, здоровья! Даст бог — еще встретимся!».

К четырем часам дня рынок напоминает поле после битвы: одни лавки завалены хаотично, другие — почти опустошены. В воздухе висит смесь агрессивной настойчивости и глухого отчаяния. Одна пенсионерка бодрится, пропевая на весь ряд, что у нее магазин на «Авито» и она не пропадет. Но многим повезло меньше: за рынком мусорные баки переполнены одеждой, которую не удалось продать. Ее тут же подбирают посетители рынка или другие продавцы.

На выходе, уже у дороги на Коммунаров, между машинами сидит женщина всего с несколькими парами обуви и парой вещей. Ее отчаянный голос летит вслед: «Ну пожалуйста, купите, выручите!».