Человеческой природе свойственно приукрашивать порой даже самые заурядные вещи и происшествия. Что же говорить тогда о событиях, народах и странах, о почти ничего не известно. Вот тут-то воображение разыгрывается не на шутку, расцвечивая картину неправдоподобно яркими красками и добавляя фантастические детали.
Удивительно, но в первой половине XIX в. таким неизведанным краем для России, да и для всей Европы был… Кавказ. Повествовать о Кавказе было модно. Журналы и газеты того времени пестрели романтико-патриотическими описаниями военных действий, живописаниями черкешенок дивной красоты, рассказами о пребывании в плену у горцев и т.п. "Цивилизованный" европейский мир будоражили во многом непонятные, экзотические нравы и обычаи кавказских туземцев. А все потому, что о быте, укладе жизни, этике этих народов сведений было крайне мало. Только в процессе долгого сосуществования, пусть и далеко немирного, стали известны причины, толкавшие черкесов на совершение того или иного действия. Во многом значительную роль играли традиции.
Очень часто непрекращающиеся набеги на русские укрепления и казачьи станицы, влекущие за собой все новые и новые кровавые стычки, провоцировались турками, не желавшими укрепления Российской империи на Кавказе. С другой стороны, набеги эти основывались на обычае доказывать свою храбрость в военных предприятиях. Желание приобрести известность отчаянного джигита, прославиться своей удалью по всем долинам и по взгорьям, стать героем песен и сказаний, звучавших долгими вечерами у очага сакли, побуждало многих горцев рисковать собственной жизнью в опаснейших предприятиях. Кто не "хищничал", тот не пользовался уважением в народе.
Ф.Ф. Торнау приводит довольно показательную в этом отношении историю. Однажды к одному из наших укреплений подъехал на богато оседланной породистой лошади старик черкес, вооруженный одним кинжалом. Капитану крепости Левашову доложили, что приезжий желает с ним переговорить о каком-то важном деле. В крепость черкесов пускали весьма неохотно, чтобы не давать им возможности высмотреть ее слабые стороны, поэтому Левашов предпочел выйти за ворота, не взяв при этом никакого оружия. По заведенному порядку караул стал в это время за бруствером в ружье.
Увидав перед собою седого старика, далеко за 70 лет, Левашов подошел к нему, ничего не опасаясь, и заговорил. Каково же было его удивление, когда после первых же слов горец бросился на него с обнаженным кинжалом, отрезав путь в укрепление. Увертываясь от удара, капитан сделал прыжок в одну сторону, затем в другую; черкес следил за каждым его движением, приноравливаясь ударить точно в грудь. Видя, что от старика не так легко увернуться, и что назад нет дороги, Левашов бросился бежать в поле. Черкес погнался за ним, за стариком бежала его послушная лошадь, а за ними тремя следовали солдаты, не решавшиеся стрелять из-за опасения убить своего капитана. Наконец, Левашов, у которого ноги были помоложе, далеко опередил своего врага. Тогда солдаты открыли огонь и убили черкеса. Спасенный капитан решительно не понимал, за что хотел убить его, жертвуя самим собою, человек, которого он никогда прежде не встречал, и поэтому не мог иметь его своим врагом.
Позже Левшов и его подчиненные узнали загадку этого происшествия. Оказывается, старик был в молодости отличным и храбрым наездником, провел свою жизнь в борьбе с русскими, но уже несколько лет перестал ездить на воровство и принимать участие в военных делах. В черкесском собрании его кто-то упрекнул в том, что он более ни к чему не годен и способен только лежать на постели да беречь свои старые кости. Эти слова до того оскорбили старика, что он велел немедленно оседлать лошадь и стремглав поскакал к ближайшему русскому укреплению с целью убить начальника и, пожертвовав собою, пристыдить своих насмешников.
Несмотря на все предосторожности, предпринимаемые российскими пограничниками, черкесы весьма часто скрытно проходили небольшими партиями через кордонную линию или прорывались через нее в большом количестве открытою силой, проникая к Ставрополю, Георгиевску и в окрестности Минеральных Вод. Смелость их бывала в таких случаях изумительна и нередко удивляла даже бывалых казаков-ветеранов. Для 10 или 20 абреков ничего не значило в долгую осеннюю ночь переправиться тайком через Кубань, проскакать за Ставрополь, напасть там на деревню или на проезжающих и перед рассветом вернуться с добычей за реку. По свидетельству историков, однажды 40 абреков прорвались через Кубань в Астраханскую степь, ограбили там рыбных промышленников и вернулись потом счастливо в горы, пробыв более месяца в наших границах.
В ответ на подобные действия, русские войска и казаки предпринимали карательные операции против горцев, надеясь таким образом отбить у них охоту к нападениям. Особенно успешными и в то же время безжалостными были экспедиции под предводительством генерала А.А. Вельяминова. Но репрессии по отношению к черкесам не приносили желаемого результата, так как последние редко оставались в долгу. Получался извечный замкнутый круг, и взаимная вражда затягивалась.
Чтобы хоть как-то противостоять вторжениям в пределы Российского государства отчаянных абреков, казакам приходилось в промежутках между укреплениями выставлять "залоги" и высылать "разъезды". Вот как их охарактеризовал казак-современник: "Когда голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходят из поста на обе его стороны и украдкою, вместе с тенями ночи, залегают берег в опасных местах по 2, по 3 человека вместе. В то же время расставленные по пикетам казаки покидают свои дневные притоны и также располагаются по берегу живыми тенетами для ночного хищника. Это "залога"(…), залог спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держат коней в седле и находятся в готовности по первому известию или по первому выстрелу залоги скакать к обеспокоенному месту…. Между тем отряжаются с постов, с вечера, в полночь и на рассвете, разъезды, составом в 2-3 человека каждый. Разъезды проходят прибрежными тропинками – "стежками", (…) им только известными, соблюдая всевозможную чуткость и осторожность и перекликаясь с залогою загодя установленным, отрывистым свистом, либо глухим, счетным стуком шашки о стремя". Разъездные обычно тянулись "гуськом" на значительном расстоянии, но не теряя друг друга из виду. Особенно учащенными разъезды становились в зимнее время, когда мороз сковывал воды, так как в этом случае черкесам легче было переправиться через реку по льду.
Особая роль в защите южных рубежей страны отводилась так называемым пластунам. Стоя всегда на самом опасном месте, они несли передовую службу, были лазутчиками и разведчиками, и, усваивая приемы и сноровку неприятеля, платили черкесам вдвойне и втройне за причиняемые теми беспокойства. Вот как описывает пластуна историк-современник И.Д. Попко: "Угрюмый взгляд и навощенный, кверху вздернутый ус придают лицу пластуна выражение стойкости и неустрашимости. В самом деле, это лицо, окуренное порохом, превращенное в бронзу непогодами, как бы говорит вам: не бойся, перед опасностью – ни назад, ни в сторону! Когда вы с ним идете в опасном месте или в опасное дело, от его шага, от его взгляда и простого слова веет на вас каким-то спокойствием, каким-то забвением опасности. Пластуны одеваются как черкесы и притом, как самые бедные черкесы. Черкеска, отрепанная, покрытая разноцветными (…) кожаными заплатами, папаха, порыжелая, но, в удостоверение беззаботной отваги, заломленная на затылок; чувяки из кожи дикого кабана щетиной наружу: вот будничное убранство пластуна".
Нередко бывали случаи, когда отважные разведчики пробирались ночью в черкесские аулы, подмечали здесь приготовления к набегу, уводили скот или лошадей, подслушивали разговоры при знакомстве с языком и, выведав все, что требовалось, пробирались снова тайком на линию. Нескольким бойцам, зашедшим на земли неприятеля, не от кого было ждать помощи в случае беды. Тут требовались собственные силы и изворотливость, иначе на каждом шагу им грозили смерть или плен. Если отряд обнаруживал неприятель, пластуны, выбрав выгодную позицию, отстреливались или просто молча организовывали засаду. В обоих случаях горцы опасались бросаться немедленно в атаку, ибо хорошо знали цену боя с "казачьим спецназом". По словам современников, "пластуны были замечательные стрелки, не уступавшие в меткости выстрела американским героям Купера и Майн-Рида". Парализовав первый натиск со стороны черкесов, пластуны заботились о дальнейшем отступлении. Благодаря этому, они почти никогда не давались в руки противников, как бы многочисленны ни были эти последние.
Живя с постоянным чувством тревоги и опасности, каждую минуту ожидая нападения, казаки постепенно свыкались с этим состоянием. Иногда они совершенно забывали, что находятся в залоге или разъезде, и дозволяли себе вольности, обескураживавшие черкеса. Старый боевой черноморский офицер рассказывал: "Вы не поверите, до чего свыкались с опасностями на кордонной службе наши черноморцы. Бывало, отправятся в залогу и, вместо того, чтобы сидеть смирно, закурят трубки и заведут разговоры между собою, сначала шепотом, а потом вслух, а там разойдутся – и хохотать начнут. Не раз случалось накрывать виновных на месте преступления. Едешь с разъездом – глядь, впереди тебя искры блещут. "Кто тут, - спрашиваешь конвойных казаков, - должен быть в залоге?" – "Та, мабуть, отой скаженый (сумасшедший) Хаблак люльки захотив покурить", - получаешь в ответ. Зло возьмет. Подъедешь к виновному, чешешь его, чешешь ногайкою по спине. (…) И вот вам Бог свидетель: казак, бывало, боится ногайки командира больше, чем винтовки черкеса".
У горцев, в свою очередь, было в запасе несколько методов борьбы с казачьими залогами и разъездами. В темную ночь, прокрадываясь к сторожевой линии, они чутко прислушивались ко всему, стараясь открыть или угадать место залоги. Чуть казак оплошал – кашлянул, заговорил, засмеялся или зажег трубку – черкес пускал пулю, наказывая виновных в неосторожности и беспечности. Отыскав ту тропинку, по которой ночью должны были проезжать казачьи разъезды, горцы устраивали засаду, прячась обычно в трех различных местах по обе стороны пути. "Средняя" засада, перекинув через стежку аркан или лозу дикого винограда, устраивала барьер высотой в грудь коню от поверхности земли. Часто, однако, черкесы предпочитали открытым стычкам с залогами и разъездами ловкий проход между ними через границу с целью поживы казачьим добром.
От этого страдал наравне с другими станицами и Екатеринодар, несмотря на свой статус главного войскового города. "Мудрено привыкнуть жить новому человеку в Екатеринодаре, поелику спокойствие жителей оного часто нарушается набегами черкесов, кои иногда вторгаются в наши крайние домы города. И летом, и зимою поят скот, берут воду из Кубани, моют белье – с ружьями, саблями и пиками. Нет ничего неприятнее для человека, как всегда находиться в опасении", – так описывал нелегкую жизнь города екатеринодарец в начале XIX в.
Несчетное количество раз, под непроглядным покровом ночи черкесы подходили к Кубани совсем близко. Отыскав удобный овраг или балку, они скрывались там, вслушиваясь в многообразие ночных звуков, выискивая те, что могли дать им хотя бы небольшое преимущество в будущем опасном предприятии. Вот где-то всхрапнула лошадь – это проехал очередной казачий разъезд, поодаль вспыхнул огонек, раздались приглушенные голоса – там несут свою службу казаки в залоге. Их множество, этих звуков, которые чуткое ухо абрека услышит и верно истолкует. Иногда черкесам приходилось отсиживаться в укрытии целый день, чтобы отдохнуть после длинного перехода и бессонной ночи. И лишь поздним вечером следующего дня они внезапно переправлялись через реку, нападали на станицу или на казаков, возвращавшихся с полевых работ, на их табуны и стада, и уходили с добычей за Кубань прежде, чем казачьи резервы успевали собраться для погони. И опять ночь-союзница прикрывала их отступление по открытой равнине между Кубанью и горами. Бывало, что горцы пускались на хитрость – производили ложную тревогу на каком-нибудь пункте, а когда казаки собирались туда, переходили через границу верст на двадцать выше или ниже.
Набег – дело нешуточное, опасное, зачастую грозящее смертью или пленом. Поэтому готовились к нему со всей тщательностью. Прежде всего, необходимо было правильно приладить вооружение. "Несмотря на то, что черкес обвешан оружием и носит на себе кинжал, 2 пистолета, шашку и винтовку, одно оружие не мешает на нем другому, ничего не бренчит, благодаря хорошей пригонке, и это очень необходимо в ночной войне набегов и засад, какую обыкновенно ведут горцы", – вспоминает офицер русской армии, служивший в начале XIX в. на Кавказе. И далее: "Своих лошадей подготавливали, как для призовой скачки, переставали их кормить сеном, гоняли под попонами, купали по несколько раз в день". На приготовленных таким образом лошадях они проходили потом быстрым аллюром неимоверные расстояния (однажды группа черкесов за 14 часов преодолела расстояние более 160 верст).
Если случалось казакам окружить абреков, их истребляли до последнего человека, да те и сами не просили пощады. Видя отрезанными все пути к спасению, черкесы убивали своих лошадей, залегали за их телами с винтовкою и отстреливались пока было возможно. А выпустив последний заряд, ломали ружья и шашки и встречали смерть с кинжалом в руках, зная, что с этим оружием их нельзя схватить живыми. Так очень часто черкесы платили жизнью за свою дерзость, но это их не пугало и не останавливало.
Если на Кубани борьба горцев с русскими проявлялась чаще всего в молниеносных и неожиданных набегах, на побережье Черного моря дело обстояло несколько иначе. Там велась настоящая "партизанская" война. Черкесы донельзя изматывали гарнизоны русских укреплений, заставляя солдат по несколько раз за ночь выбегать на бруствер в ожидании нападения, которое обыкновенно производили, окончательно измучив их пустыми ночными тревогами, длившимися иногда целые месяцы. Зная о наличии артиллерии в российских укреплениях, они держались на безопасном расстоянии, достаточном для того, чтобы попасть из ружья в какого-нибудь зазевавшегося часового. Об этом писал своему брату служивший в Геленджикском укреплении декабрист А.А. Бестужев-Марлинский: "Ты долго служил на Кавказе, а не подозреваешь, я думаю, существование этой крепостцы или, по крайней мере, ее быта. Она сидит у моря, у залива, имеет 2 батальона гарнизона. Круглый год нельзя на стену высунуть носа, ибо черкесы бьют даже часовых на валу".
И это притом, что отношения геленджикского гарнизона с соседними племенами были более-менее дружественными, по сравнению с крепостями, расположенными южнее. В Гаграх, к примеру, дело обстояло еще хуже. По словам того же Марлинского, "за вал нельзя высунуть носа, а в самой крепости ходить – пули врагов с окрестных скал бьют людей даже на койках".
Хорошо ориентируясь в прибрежных лесах, черкесы часто скрывались в их зарослях, подстерегая русских солдат, выходивших за стены укреплений по каким-либо нуждам: за дровами, фуражом и т.п. Бывали случаи и открытых вооруженных нападений значительных сил горцев на российские форпосты Черноморской Береговой линии. В 1840 г. несколько укреплений даже были разрушены.
Правда, все это не спасло горцев от поражения в Кавказской войне. В результате удачно спланированных и проведенных военных кампаний они были покорены. В 1864 г. закончилось, наконец, длительное противостояние между русскими и черкесами. России оно принесло долгожданную победу и власть над всей Кубанью и побережьем Черного моря, хозяевам же этих мест – горечь поражения, переселение из родных краев, а для некоторых черкесских племен – изгнание в чужую страну и даже полное исчезновение с лица земли.
Отгремели залпы Кавказской войны, стала налаживаться мирная жизнь, на Кубань потянулись вереницы переселенцев из самых разных уголков России. Но до сих пор будоражат воображение отчаянная храбрость и самоотверженность тех, кто сражался здесь когда-то. Это были времена настоящих героев, как со стороны русских, защищавших границы Российской империи, так и со стороны черкесов, сражавшихся за независимость своей родины. "На Кавказе не дозволяется быть трусом, и постоянное пребывание среди опасностей и привычка уравнивают со временем мало-помалу все оттенки храбрости", – сказал как-то декабрист Н.И. Лорер, которому довелось на собственном опыте убедиться, что значило служить на границе.
Удивительно, но даже в те военные годы декабристы предвидели великое будущее этих мест. "Дайте Кавказу мир, и не ищите земного рая на Евфрате. Он здесь, он здесь!" – писал А. А. Бестужев-Марлинский. Как он оказался прав!
