В Краснодаре представят книгу «Инфернальный феминизм». Поговорили с редакторкой о маргинальной литературе, женском письме и консервативном повороте России

27 августа в краснодарской «Галерее Ларина» презентуют книгу «Инфернальный феминизм». В 2014 году ее написал Пер Факснельд — историк религии из Стокгольмского университета. В 2022-м «Новое литературное обозрение» выпустило ее русский перевод в серии «Гендерные исследования».

Специально для Юга.ру Денис Куренов поговорил с редакторкой серии Марией Нестеренко о том, почему из русскоязычного названия убрали Сатану, а консервативный поворот в России беспощаднее, чем в остальном мире.

Как бы ты кратко объяснила читателям, чем интересна книга Факснельда?

— Факснельд показывает, как в долгом XIX веке образ Люцифера использовали бунтари самого разного калибра. Всё началось с «Потерянного рая» Мильтона, где он, не желая того сам, изобразил Люцифера как борца против тирании, и первой его последовательницей на земле оказалась Ева. Бог установил единовластие, а женщина оказалась в подчиненном положении дважды: как человек и как жена. В дальнейшем эту идею подхватили романтики, а за ними социалисты, феминистки и т.д. Мне нравится, как Факснельд работает с источниками. Там нет ни одного «притянутого за уши» сюжета. Пожалуй, моя любимая часть, где Факснельд разбирает «Дракулу» Стокера.

Расскажи, как появился русский перевод «Инфернального феминизма». Как я понимаю, его издание — это твоя инициатива?

— Да. Я прочитала эту книгу в 2017 году и сразу захотела, чтобы она появилась на русском. Тема мне оказалась очень близка, я тогда ещё написала статью о ведьмах в литературе, куда вошёл и обзор на «Инфернальный феминизм».

Издательство у меня получилось найти не сразу. Да, у нас есть «Касталия», в которую «Инфернальный феминизм» бы отлично вписался тематически, но, при всём уважении к коллегам, хотелось бы найти кого-то, кто бы издал книгу более качественно. И когда в 2019 году я стала редактором серии «Гендерные исследования» в «Новом литературном обозрении», то предложила издать её именно там.

«Инфернальный феминизм» был одной из первых книг, которую я согласовала в «НЛО», но вышла она только сейчас. Много времени ушло на перевод, на редактуру.

В конце весны в серии «Гендерные исследования» вышла книга, где ты не только редактор, но и автор — «Розы без шипов». Книга посвящена женщинам в русской литературе начала XIX века. Как ты вообще пришла к этой теме? Что было в начале — литературный интерес или феминистская оптика?

— У меня с подростковых лет был интерес к литературе маргинальной, к той, которая находится в тени. Мне всегда были интересны забытые авторы, я с удовольствием в этом всём копалась. В какой-то момент меня всё это привело меня к писательницам и поэтессам XIX века. И я тогда задумалась, а как так получилось, что мы никого из них не знаем.

Позже вместе с Максимом Амелиным, поэтом и главным редактором издательства «ОГИ», мы сделали сборник поэтессы Анны Буниной. Я стала погружаться в эту тему и поняла, что там есть с чем работать. И, конечно, работая над этим, ты не можешь не задуматься, как так происходит, что в литературе есть целые «угнетённые» группы.

Давай тогда спрошу у тебя сначала не о самой книге, а шире — о женщинах в русском литературном каноне. Точнее, об их отсутствии в нём.

— Существует два взгляда на то, как формируется канон. Согласно первому (его наиболее известный представитель Гарольд Блум), в него попадают книги, которые этого заслуживают. Самые гениальные, самые талантливые и т.д. Книга Блума «Западный канон» вышла в 1994-м, но на русский ее перевели только в 2017 году, когда все баталии по этой теме уже отшумели. Но его книга — только верхушка айсберга. В американских университетах были настоящие культурные войны. Можно почитать статью Гронаса об этом.

Но есть и другой взгляд на канон. Я всем советую книгу читать Джона Гиллори «Культурный капитал: проблема формирования литературного канона» (1993 год, на русский не переводилась). По его мнению, канон, как и гендер — это то, что социально конструируется. Наличие и отсутствие в каноне тех или иных произведений связано с механизмами власти. И происхождение автора, его пол тоже влияют на всё это.

Все мы знаем, что в XIX веке женщины получают не такое образование, как мужчины. Они были ограничены в своих возможностях. Это зауживало символический капитал, необходимый для начала литературной карьеры. И вообще в этой теме мы сталкиваемся с массой этических вопросов. Я, например, пишу в книге, что в начале XIX века ещё не было понятия «женская литература». В том смысле, который некоторые вкладывают в него сейчас: «женская литература» как что-то второстепенное, не очень, качественное, слабое. Эти понятия формируются чуть позже — в 30-40-е годы. А в начале XIX столетия разговор ведётся вообще о допустимости участия женщины в литературном процессе. Потому что участие в нём делает женщину публичной персоной, а это в те времена совсем не приветствовалось. Женщину воспринимали в поструссоистском ключе — как эдакого домашнего ангела, который должен быть приятной хозяйкой салона, уметь поддержать разговор, но не более того. Это, конечно, очень затрудняло вход женщин в мир литературы.

А когда вообще появляются первые женщины-авторки в русской литературе? Кто был первой?

— Я бы отсчёт вела с Екатерины II. Потому что, как мы помним, она была философом на троне, писала комедии нравоучительного толка в духе Просвещения. Некоторые из них писала, кстати, «тайно». Это была такая игра его величества: все якобы не понимали, кто пишет эти произведения. Так, например, ею был написан «Антидот» — ответ на сочинение аббата Шаппа д’Отероша «Путешествие в Сибирь по приказу короля в 1761 году». Д'Отерош приехал в Россию, чтобы наблюдать редкое астрономическое небесное явление. А по возвращении написал о своем путешествии — Россия у него представала как страна дикарей, где ходят люди с пёсьими головами, а в бане мужчины, женщины и дети моются вместе и т.д. В «Антидоте» Екатерина II высмеяла взгляды д’Отероша на Россию.

Потом была Анна Бунина. Но первой поэтессой России её назвать всё же нельзя в прямом смысле слова. Важно, что Бунина рефлексировала и свое место в литературе, и свои отношения с писателями и патронами.

После Буниной были Каролина Павлова и Евдокия Ростопчина. Они между собой не очень ладили, были очень разными, но отлично друг друга дополняли.

Если говорить о писательницах, то это, конечно, Авдотья Панаева — блестящий прозаик, известная больше как возлюбленная Некрасова и мемуаристка. Причём Чуковский, редактировавший её мемуары, характеризовал её как не очень умную женщину.

Когда у нас женское письмо перестаёт восприниматься как что-то маргинальное? В эпоху Серебряного века?

— Да, на рубеже XIX и XX веков. Оно становится нормативным по причине своей массовости. Но внутри него тоже существует масса каких-то противоходных процессов. Например, формируется такое представление, что женское письмо — это что-то стыдное, про чувства, что это обязательно лирический дневник.

В своей книге ты затрагиваешь временной отрезок, который также присутствует и у Факснельда в «Инфернальном феминизме» — первая половина XIX века. А были ли в те годы в России авторы, которых можно вписать в сатанофеминистскую традицию?

— Думаю, нет. В России о дьяволе не писали как об освободительной силе. Да, с поколением романтиков в русской литературе появляется нечистая сила. Гоголь, Сомов, Вельтман. Но там всё всегда либо страшно, либо смешно. В начале XIX века о дьяволе-освободителе писать никто не осмеливался.

Если задаться целью найти в русской литературе сатанофеминизм, то начинать надо, наверное, с Серебряного века. Ведь вообще декадентство увлечено тёмной материей, обращенностью ко злу и прочим дьявольским вещам.

Какие книги тебе как редактору особенно дороги? Кроме тех двух, о которых мы уже поговорили.

— Каждая книга по-своему дорога, конечно. Кстати, прям перед нашим интервью я отправила нашему ответственному редактору книжку про одержимость с гендерной точки зрения. Автор — Кристина Воробец, исследует тему на российском материале, работает с церковными документами, гражданскими актами. Почему одержимыми чаще всего бывали женщины, какие истоки у этого явления, что такое одержимость, какие на него были точки зрения в разное время и т.д. Классная книга в общем. Я думаю, что будет очень интересно читать её всем.

Ещё назову книгу Олеси Авраменко «Гендер в советском неофициальном искусстве», «Равноправных» Мэгги Доэрти. Я была под большим впечатлением от «Человека рождающего», который вышел совсем недавно. В общем, все книги любимые.

Ещё отмечу, что я несколько лет делала в издательстве «Common place» серию «Ѳ», в которой выпускались произведения забытых писательниц. Там, например, вышла книга «Фронт» Ларисы Рейснер — одной из главных женских фигур Октябрьской революции. Также мы издали «Женщину на кресте» Анны Мар, которая вполне себе наша героиня, если говорить про женский канон. Сейчас правда эта серия приостановлена по разным причинам.

Кажется, что за последние лет пять интерес к женскому письму и гендерной проблематике в России очень вырос. Это касается и нон-фикшна, и художественной литературы. Расскажи об издательствах и авторках, которые тебе кажутся наиболее интересными и наиболее ярко отражающими популярность этих тем.

— Если брать художественную литературу, то у меня две любимые авторки. Первая — это Евгения Некрасова. Я очень ценю её роман «Калечина-Малечина», который с моей точки зрения наследует Ремизову, фольклорному модернизму. Книга про то, как девочка подружилась с кикиморой. Ещё мне очень нравится Оксана Васякина. И даже отмечу не «Рану», которую обычно все выделяют (и которую я тоже люблю), а «Степь».

Из издательств я бы назвала V-A-C Foundation. Они тоже работают с гендерной повесткой. Я не так давно сделала для них сборник работ Александры Коллонтай. У издательства музея «Гараж» скоро выйдет книга феминистки и исследовательницы советского искусства Нади Плунгян.

Ещё, конечно, моё любимое издательство No Kidding Press, которое художественную переводную литературу издаёт. Рекомендую их, если читатели хотят ориентироваться в том, что происходит в феминистском письме. Они издают очень классные книги и делают это очень качественно.

А по поводу популярности всех этих тем в последние лет пять — ты со мной согласна?

— Наверное. И я бы даже сказала, что не лет пять, а лет десять. Но проблема в том, что нам так с тобой кажется ещё потому, что мы в этом всём вращаемся. А, на самом деле, это актуально для малой части нашего общества. Всё-таки нельзя не обращать внимание на степень и масштабы консервативного поворота. Он происходит не только в России, но здесь он, как и многое, бессмысленный и беспощадный. Настолько, что даже иногда перед выпуском новой книги думаешь: а не будет ли каких-то последствий, если мы её издадим?

А на уровне издательства у вас таких проблем нет?

— Такого нет, спасибо Ирине Дмитриевне [Прохоровой, главному редактору издательства «Новое литературное обозрение» — прим. ред.]. Ни от одной из предложенных мной книг она не отказалась. Проблема в том, что цензурные ограничения сейчас уже в голове и ты сам просчитываешь шаги уже — всё по Фуко, короче.

С тем же «Инфернальным феминизмом» какая история была. Ты знаешь, что по-английски она называется «Satanic Feminism». Но мы от греха подальше решили назвать его инфернальным. Хотя понятно, что кто захочет докопаться — он докопается. Ну, инфернальный так инфернальный.

Что поменялось в твоей работе после 24 февраля?

— В мои задачи входит поиск книг, переводчиков, редакторов, иногда участие в продвижении книг. Большинство моих потенциальных авторов — переводные. Сейчас кто-то отказывается работать с Россией, например.

А у тебя нет ощущения, что вся эта издательская машина может в один момент попросту остановиться?

— Конечно, у многих людей из издательского мира, с которыми я общаюсь, есть ощущение, что всё в любой момент может закончиться.