Константин Райкин: О власти над душами, счастье и пользе провалов

С 3 по 7 июня в Краснодаре и Усть-Лабинске в пятый раз проводилась культурная акция "Молодой МХАТ – Кубани". Проект реализуется благодаря поддержке администрации Краснодарского края и благотворительного фонда Олега Дерипаска "Вольное Дело".

Народный артист РФ, руководитель московского театра "Сатирикон" Константин Райкин прослушивал желающих поступить в школу-студию МХАТ. Артисты курса и сам профессор показали на сцене Краснодарского академического театра драмы им. Горького концерт "У нас в Камергерском", моноспектакль "Самое любимое" и "Трамвай "Желание" Т. Уильямса. 

На встрече с журналистами К. Райкин рассказал о ревности сцены, искусстве властвовать над людьми и важности иногда получать по лицу.

Как Вы совмещаете педагогику и актерское искусство, когда Вы сами и исполняете, и учите? Или Вы не разделяете это?

– Когда-то разделял, а сейчас не разделяю. Сложно ответить, как-то уживается, а как – не знаю… И я ж не единственный такой случай, артисты часто преподают.

 Уживается, потому что я люблю это, мне это нравится. Эти боли, про которые я рассказываю, я понимаю, что это может еще раз повториться, и еще. Это же жизнь, это такая интересная жизнь. Мне как бы очень нескучно живется. Знаете, все вместе это как называется? Счастье. Я занимаюсь любимым делом. Но другой вообще не вынесет это счастье, просто подохнет к черту. Это мое, я на это иду, я этого хочу – этих переживаний, трудностей, вопросов.

Лучше театра нет ничего на свете! Знаете, я смотрю, ходят люди по улице. Думаю – вот несчастные. Не знают они, что это такое! Они не знают, что такое артистом быть. Тысячные залы отщелкать по носам. Выше этого счастья нет ничего. Ни один политический деятель этого не имеет, потому что у них власть через силу. А это власть через добровольную сдачу в рабство любви в тот момент. Ради этого стоит жить, а если это кончится, то стоит и не жить после этого. Стоит потерпеть многое, чтобы это испытать. 

Много разных начальников и богатых людей, которые клипы снимают, переодеваются, у себя на днях рождения тексты учат, волнуются. Почему? Они все артистами быть хотят!
Они хотят испытать, они мечтают об этом. Многие, очень многие – гораздо больше, чем имеют на это право. Но кто-то догадывается, что это особое какое-то счастье.

 Денег с этого мало, в театре-то что за деньги? Есть что-то важнее. Кино не дает этого ощущения власти над людьми. Там задом наперед ты водишь глазами, по какому-то неодушевленному предмету, играя любовь, а та, с кем ты играешь, она в Кисловодске. Это же искусство обмана. Только в театре ты можешь это прожить 3 часа, от начала до конца, да еще вовлечь тысячный зал в какие-то взаимоотношения, в свои состояния. Это гениальная профессия, магическая. Если человек должен делать это по своей природе, он будет сам платить, чтобы ему давали это делать.

Как не расплескать эти переживания, выйдя из театра и окунувшись в бытовое и повседневное?

– Ну на меня ж тоже обрушится! Я ж не все время Мандельштама читаю! На улице не читаю, в основном... матерюсь. 

Да нет, знаете, это никуда не расплескивается. Это ведь действительно какие-то пиковые моменты. Я на самом деле не живу же в этом, я такой же, как и вы. Я когда работаю у себя в театре, и накладка, я вижу все накладки. Я такой, как проще сказать, говноулавливатель я! Я вижу каждую накладку по свету по звуку. Я знаю, что сейчас уйду за кулису, и я так буду разговаривать с виновниками, что... это совсем не Мандельштам и не Пушкин.

Есть масса хамства и прочего ужасного в каждом из нас. Но есть и другое, вот вас это впечатлило, в вас это есть, значит. Не надо, никуда оно не расплескается и не денется. Это неверно, чтоб оно вообще все время было, с этим жить невозможно же все время... Надо спускаться, и приходится жанр менять.

Персонаж Аркадия Исакиевича Райкина как-то сказал: "Пусть у вас будет все, но чего-то не хватает". А чего не хватает Вам для полного счастья?

– Я не очень понимаю, что такое полное счастье. Это не про меня, это какой-то гедонизм. Если полное счастье – это лежать в гамаке, а пятки лижет собака какая-нибудь, то это про другого человека. 

Когда человек занимается искусством, какое тут может быть полное счастье? У меня масса проблем, лично у меня. Я много не умею. Вам может показаться: "Да ладно!", но это как горизонт, к которому ты двигаешься, а он ровно на столько же удаляется. У меня масса проблем, я уж не говорю о том, что у меня возрастная проблема. Я привык быть молодым и здоровым, а это уже вредные привычки.

 Я привык, что у меня не было проблем куда-то взлететь, взбежать. А сейчас проблема. Сейчас театр развивается хрен знает куда! Я ничего не понимаю, что происходит. У меня послужной список. Меня спрашивают, а что Вы еще хотите сыграть? Вопросы такие, знаете... непрофессиональные. Гамлета, Ричарда III, короля Лир я играл. Послужной список будь здоров. Но что это? Я что, СЫГРАЛ что ли? Питер Брук сказал, что Гамлет –  это вершина, а склоны ее усыпаны трупами актеров и режиссеров. И я среди этих трупов там валяюсь тоже.

Это невозможно сыграть в полном смысле слова. Можно клацать зубами, как я делал. И наверное, я играл… Простите, нескромно это звучит, но я считаю, что играл очень хорошо! Но знаете, "очень хорошо играть Гамлета"... или даже "здорово". Говорят, я здорово играл Ричарда III. Но Ричард III написан гениально, это вершина человеческого таланта и мастерства! Ты все равно до этого не дотянешься. Эти роли шекспировские, они как голодные птенцы: туда сколько ни кинь, ему все мало. Только глотнул – и опять рот открыл. Ты можешь всю жизнь, всего себя отдать, а им все равно мало.

А потом, когда ты рядом с такими артистами. У меня папа был – гений. Что я буду счастливым-то? Он только глазом вел, и весь зал – ах! А мне надо на пупе повертеться. Я изначально другая собака, понимаете. Мне надо побольше поработать, чтоб заработать хотя бы то, что он делал одним движением мизинца.

А с какими артистами я рядом работал! С гениями! С Евстигнеевым я сто спектаклей в ногах лежал в массовке, "На дне" подавал ему огурцы. Когда ты рядом с таким столпами, то ЧТО ты... А Смоктуновский, который князя Мышкина играл? Я никогда в жизни не видел в зале такой реакции! У меня болели руки и ноги, так я аплодировал, 40 минут! Полное счастье. С чего, с какой глупости? Я видел, как Барышников танцевал. Я видел рекордное количество поднятий занавеса. Знаете, сколько раз поднимали занавес? 89 раз! Это было при мне в Норвегии, я видел этот успех. Это длилось дольше, чем шел спектакль. 

Я хорошо информирован, мне есть, с кем себя сравнивать. Не то, что я занимаюсь самоуничижением, я вообще очень неплохо к себе отношусь. Я к себе отношусь с уважением.

 Если почитать великое произведение – нет сил человеческих, чтобы это одолеть. И у меня нет таких сил. 

Театральную магию можно перенести на экран, сохранить ее там? Вы делаете записи спектаклей?

– Что-то мы стали снимать. Для себя, а иногда даже для ТВ, но не всё, к сожалению. Действительно жалко, но, понимаете, для меня есть очень серьезный закон. Театр не живет на пленке, это гербарий. Экран – он и есть экран, он экранирует. Можно для театроведа посмотреть мизансцену, как там чего, разобраться в этих отпечатках. Но это не есть жизнь. Театр – это другое совсем. Я сам это понимаю, сам при этом иногда заблуждаюсь. Я думаю, что видя какого-то артиста по ТВ, я знаю, какой это артист. 

У меня был такой казус. Я однажды много лет назад, как и все мы, зная Аллу Борисовну Пугачову по телевидению, попал на ее концерт в Театре эстрады. У нее был вечер вместе с Раймондом Паулсом. Я уже был тогда известный артист, достаточно опытный и взрослый человек. Со мной просто произошел какой-то переворот, я встал перед ней за кулисами на колени, а я, ей-богу, совсем не экзальтированный человек. Она меня размазала по стенке просто силой своего драматического дарования, темперамента, безумной энергии. Настоящей высокой, а не какой-то физиологической. Я устыдился! Я-то думал, что я ее знаю, потому что я ее видел по ТВ.

Те, кто, например, видел по телевидению моего отца, не понимают, какого уровня это был артист. Они его видели в "Огоньках", поэтому ставили через запятую – не буду называть имена, чтобы не обижать никого – через запятую с теми, с кем нельзя ставить рядом. И только попав на его спектакль, можно было понять, что это за ураган. 

С одной стороны, я жалею, что не фиксируется. Для себя хотелось бы. Но разница огромная. Спектакль уходит навсегда, в этом и трагизм, и кайф актерской профессии. Мы провожаем спектакли. Я снимаю спектакли на пике. "Служанки" я снял, когда его пригласили в три страны. А я заметил уже такие признаки необратимого процесса тления, и мы сняли его. Лучше из-за стола вставать с легким чувством голода. Чем наоборот, когда снимают спектакль, и все вздыхают: "Ну слава Богу!".
А когда говорят: "Ой как жалко, что мы не доиграли", вот как надо.

Вы боитесь провала на сцене? Или так бывает только в начале карьеры?

– Я знаю, что такое провал, в моей биографии творческой есть и это. Обязательно актер, к сожалению, должен через это пройти. Иметь только успех просто не получается. Артист обязательно должен знать, что такое провал, и бояться его до смерти, больше смерти. Это "Не дай Бог никому испытать". 

Это, знаете, как настоящий мужчина должен обязательно получить по морде, и ему должна отказать женщина. Я вижу за 3 километра мужчин, которые никогда не получали по лицу и которым никогда не отказывали женщины. У них плоское представление о жизни. Обязательно надо, чтоб было очень больно лицу, и очень обидно и больно самолюбию. И со стороны мужского кулака, и со стороны женского отказа. 

Вот так и артист обязательно должен узнать, что такое провал. Чтобы потом бояться этого, как огня. Как любой артист, я это знаю. Сцена очень коварна. Только ты расслабишься, она дает тебе по башке. Самая ревнивая женщина из всех, которая только есть на свете, это сцена. Как только ты чем-то начинаешь заниматься чем-то чуть больше, чем ей кажется правильным, она тебе тут же отомстит.