В Москве не взлетел самолет, копию в Петербург не доставили вовремя, пресс-показ сорвался, пресс-конференцию отменили, четырьмя часами позже Павел Руминов стоял перед публикой, весьма нервничал, но минут сорок развлекал ее своими речами в ожидании начала, — и произвел чрезвычайно благоприятное впечатление. Очень хорошо говорил. Показался толковым человеком не без чувства юмора, живым, с приемлемым балансом свободы и воспитанности в поведении. Это, знаете ли, уже почти редкость.
Потом пошла реклама, очень длинная, чудовищная; затем начался сам фильм. Его завязка известна:
Последними титрами стало посвящение картины неким дорогим автору людям (вероятно, семье) и слоган "Фильм о призраках Павла Руминова", призывающий нас расценить увиденное как нечто если не исповедальное, то уж выстраданное во всяком случае. Поверилось. Старание
Это была российская премьера "Мертвых дочерей", хотя уже прошли
А фильм рекомендую только тем, кто либо зафанател от сайта и прочей его рекламы, либо старается пристально следить за дебютантами, либо вообще смотрит все. Ибо это клиническая картина упущенных возможностей. Но почему? Не хватило, что называется, личности — то есть, зрелости, твердости принципов, устоев; не хватило мыслей? Или не хватило профессии — умения режиссерскими способами о главном сказать?
Лучше бы, понятно, второго. Хотя один очень опытный режиссер недавно говорил мне, что клипы опасны их авторам. Вырабатывается совершенно иной подход к "картинке" и монтажу, а потому клипмейкер/рекламщик уже не может создать нормальное психологическое кино. Ну как карикатурист не способен стать живописцем. Рука идет иначе. Поэтому своим ученикам во ВГИКе этот мастер запрещает клипы делать.
Руминов родился в во Владивостоке,
Теперь видно, что Руминов в этих работах тренировался и экспериментировал — как передать на экране ожидание? страх? ожидание страха? Отрабатывал завязку сюжета и его ходы; длинные молчаливые планы, крупные планы, планы со спины; бытовые действия под тягучую или, наоборот, "капающую" музыку; возможности дрожащей камеры; детали... что там еще из арсенала ужастиков, хорроров и детективов? Видно также, что его завораживают и другие вещи. Например, фасады многоквартирных домов — сплошные окна, но сплошная загадка: они еще более слепы, чем можно ожидать. Они как люди.
И очень заметно, как он открывает, с удовольствием ребенка, прописные истины каждого поколения, типа "Мы умрем. Но сейчас мы живы".
Все это важно потому, что "Мертвые дочери" состоят ровно из того же самого, что предыдущие работы, плюс чужие штампы. Скажем, одна реклама пива перед моим просмотром "Мертвых дочерей" оказалась стилизована под сборник жанрового кино, там был "хоррор" и по стенке бокала стекала капля холодного пота. Точно такой кадр повторился минут через сорок — уже в теле картины...
Руминов постигал кинематограф, как Тарантино, в видеосалоне; благодарность ему, салону, прилично звучит в "Мертвых дочерях". Но "учебника" и штампов нынешнего поверхностного оформительского кино (вплоть до ощутимого сходства с "Дневным дозором") в его большеэкранном дебюте в разы больше, чем в первых опусах. Все, если можно так сказать, интенсифицировано, мультиплицировано. Ну, уже "настоящий фильм",
Это хорошо знакомые Руминову его ровесники из категории "новая русская столичная молодежь" — компьютерщик, музыкант, риэлтер, актер, дизайнер, журналист. То есть, люди, у которых должно быть известное воображение и широкий круг знакомых, как минимум, — что важно для сюжета и смысла. Этих людей сюжет помещает во все знаковые для них места — в офис, в кафе, на вечеринку, в театр, в школу, в музыкальный магазин, "в Интернет", на улицу. И везде они окружены разными образами. В основном, если приглядеться и увидеть их непредвзято, — образами агрессии (и гламур таков) и страха, а также порнографией. То есть, продажей, так сказать, любви и влечения — во всех видах, с использованием всего разнообразия тел, вещей и идей; это сфера, в том числе, рекламы.
По жизни нынешним молодым людям весьма трудно среди всего этого, у них нет никакого иммунитета, они не умеют отстраняться и тем более противостоять этой аудиовизуальной агрессии. Молодым вообще нелегко, поэтому так успешны среди них фильмы ужасов и тем более те, что построены на принципе "цепочки": в этом возрасте гораздо комфортнее сознавать, что ты не один такой. И уж совсем приятно знать, что ужас инфернальный, а от тебя ничегошеньки не зависит.
При этом молодым ужасно нравится сам процесс жизни, а подлинный страх смерти маскируется, совершенно архетипически, шуточным отношением к ней. Типа: забавно быть мертвым, ага.
Такова база, на которой строит свое кино Павел Руминов. Который как раз, судя по всему, и пытался почти чуть дальше. Пытался заставить героев следить за собой, быть осторожными. А значит, и оборотить взгляд зрителей внутрь себя самое. Руминов вписывает в страшилку, усложняя ее, эксперимент — персонажи фильма пытаются "не грешить", то есть, тут — не совершать в быту плохих поступков. Но внятно сказать о добродетельном поведении автору не удается, ибо гораздо больше "режиссуры" тратится на внешнее (оно ведь и легче): на создание атмосферы страха, грамотно приправленного толикой юмора.
И внешние вещи получаются неплохо — вроде рисунка для коробки йогурта, где три утопленницы будто из аниме (в Питере нередки такие граффити) символизируют пользу, красоту и здоровье. Кстати, Руминов говорит, что прообразом своего фильма считает японские первоисточники, а не американские римейки, — вероятно, поэтому все герои у него в кадре ездят на машинах с правым рулем.
Не менее выразителен сам по себе, скажем, и крест из макарон. Но и эта находка остается дизайнерской, до художественного образа не вырастает: в нее не заложено никаких ассоциаций, допустим, с пищей земной и пищей духовной.
Вы скажете, что это претензии к другому, более содержательному, фильму. Но ведь Руминов совершенно серьезно смеется над суррогатом, простите, морали и нравственности, который забил нынче, будто невидимый синтепон, все пространство и даже щели социума. Ведь он выводит на экран и персонажей, которые научились справляться с "призраками" — со страхами, с тяжестью — своей жизни. И говорит о подлинной пагубности — пагубности недеяния. Значит, претендует на достаточно жесткие "разборки".
Но, увы, не вполне справляется и с историей как таковой. Все очень невнятно. В чем прегрешения героев? Почему их убийства, по законам жанра, не выполнены "одним почерком"? Почему в некоторых случаях призраки видимы, а в некоторых — только звук? Почему если сказано, что дочери малолетние, мы наблюдаем вполне оформившихся девиц в ночных рубашках-саванах?
К сожалению, дизайнерское сознание доводит и до совершенно непредвиденных ошибок. Очень красива черно-белая фотография дочерей, благодаря которой герои фильма видят, что их было четверо. А я вспоминаю совершенно реальных убитых четырех девочек, причем совершенно невинных, Великих Княжон, и думаю: народу, совершившему такое, никакие кинематографические ужасы нипочем... Не будь этого снимка — или хотя бы возникни он не как анахронизм, а в цвете, — такая ассоциация и в голову бы не залезла.
Но есть в картине и подлинно кинематографическая — то есть, необъяснимая, не описываемая словами — сцена. Один из героев, надев маску, пытается изобразить не жертву, но само зло. Самыми скромными средствами: общим планом, ритмом и отсутствием слов — здесь выражены и страх, и отчаяние, и бессмысленность пустого времени и бог знает что еще. Эпизод свидетельствует: Руминов не безнадежен. Только ему придется гораздо строже следить за собой.
И за своими призраками.
__soril6p.jpg)
