У пирса, от которого стартует катер с парашютистами, была замечена огромная медуза с фиолетовым краем, остальное доступное нам море пока чистое.
Стрекозы носятся стаями, как вертолеты в знаменитом эпизоде у Копполы.
Узкая черная кошка, как хозяйка, входит в кинозал.
Летучая мышь бьется под потолком и между окнами, ударяется о балку и падает; ее поднимает кто-то и швыряет в ночное окно… унеслась.
Лягушка прыгает и прыгает перед белой стеной, на которой идут самые поздние, ночные, фильмы.
На ступеньках лестницы замечено нечто огромное саранчеообразное, маскирующееся под веточку со скрученными листочками.
Была экскурсия на страусиную ферму. Птиц в загоне жалко.
Луна висит в черноте ноздреватым желтым ломтем; по телевизору говорят о возможном северном сиянии в Москве.
Олег Куваев, которого все неуверенно узнают "Это Масяня?", дисциплинированно посещает просмотры (посещал, пока не уехал). Был вечер юмора, Олег предъявил свою новую работу – "Магазинчик Бо". Что-то комедийно-шпионско-плоскостное.
Одну журналистку одна отдыхающая просит дать автограф, говорит: "Я видела вас с Данелией". Георгия Данелии тут нет, есть поэт-правдоруб Игорь Иртеньев – седой и с седыми усами. Иртеньев на вечере юмора выступал вслед за фильмом Куваева; народ, как всегда при настоящем интеллигентном юморе, не хохотал, но грустил. Впрочем, артист Алексей Нилов падал со стула от смеха. У Иртеньева на футболке я вижу надпись "poet".
Андрей Битов отвергает молочную лапшу: "Это же пионерлагерь".
Борис Грачевский вдруг сделал неигровой фильм и хочет, чтобы его посмотрело все народонаселение "Киношока" по несколько раз, как "Ералаш".
Владимир Зельдин совершает, как всегда, длительные заплывы. И участвует, разумеется, в концертах перед отдыхающими и местными жителями. Он поет песню из "Свинарки и пастуха" и немного вальсирует. Все уже перестали считать, сколько ему лет.
Режиссер Георгий Натансон, которому тоже "вокруг восьмидесяти пяти", в шортах и шлепанцах, бодро поднимается по лестнице в кинозал на третьем этаже.
Режиссер Евгений Юфит в семь утра ходит купаться.
Режиссер Рустем Абдрашев, прошлогодний обладатель гран-при, а теперь член жюри, скакал на лошади по пляжу и, ко всеобщему ужасу, сшиб будку для переодевания; пострадала женщина. Это видели эстонцы. Они совершили экзотический для себя осмотр Анапы вечером – испытали силомер, взвесились (на юге всегда есть этот странный медицинский аттракцион), в ресторане видели неожиданную драку, очень удивились.
Артист Валерий Баринов (как и его коллеги) после концерта почти час дает автографы, еще час фотографируется с поклонниками. "А потом, – говорит, – понесли детей, и надо было сниматься с ними".
Сргей Юрский за два года выпустил пять книг, компьютер освоил как пишущую машинку, но "могу и ручкой писать". Огорчился, когда понял, что в издательствах берут дискету с текстом и отправляют ее по тропинкам технологии, не читая. Юрский завершал тот самый вечер юмора, вышел при бабочке, читал так, что публика отбила ладони, реагируя уже не только мозгом (как на стихи Иртеньева), но и всем нутром. Потом ужинал в компании, с соседнего столика ему прислали бутылку шампанского.
Владимир Васильев отказался от означенного в программе мероприятия "Вечер балета", сказав, что "После одиннадцати не танцует". Означенный там же соведущий вечера Святослав Бэлза пока "в деле" не замечен.
Вся эта мирная природная жизнь летит к черту, когда начинается кино.
В русском фильме Сергея Лобана "Пыль" одного тридцатилетнего толстяка-инфантила ФСБ подвергает, "в интересах Родины" странному эксперименту: его тело превращают в тело культуриста. Всего на минуту. И, похоже, только виртуально. Неуклюжий бездарь проявляет чудовищную силу и расторопность, вдруг возомнив, что может стать счастливым, если обретет толстые бицепсы и тонкий зад реально и навсегда. Мечется ради этого по городу. Ночной клуб, улица, квартира, правозащитный центр, офис, собрание каких-то "божьих людей", родная бабушка-ведьма, ее друг, поющий Окуджаву, кривляющийся Петросян в телевизоре, таксист, мединститут, подвал – всюду обычное кажется странным и враждебным. Наш тюфяк доведен до отчаяния и готов даже убить ради своей мечты. Профессор с лицом и трагической выразительностью Петра Мамонова объясняет Алеше, что чем глубже медицина погружается в человека, тем меньше его обнаруживает. И что вообще все люди друг другу – яд. А космосу – пыль… Все это трудно пересказать, тем более кратко; в результате становится очевидно: речь идет о деформации, конечно же, не тел, а душ. Финал прошибает уже, если так можно сказать, насквозь: за кадром Виктор Цой, снова, как в "Ассе", требует перемен, а в кадре на черном-черном фоне молодой парень – сурдопереводчик отчаянно пытается донести этот бесконечно актуальный текст до всех слабослышаших (вот уже много лет – слабослышащих).
В грузинском фильме Левана Тутберидзе "Прогулка в Карабах" примерно тридцатилетний Георгий мается своей никчемностью. Вместе с другом он едет на границу с Азербайджаном за наркотиками и, сбившись с дороги, оказывается на линии фронта. Это 1992/93 годы – война в Карабахе, война в Абхазии. Армяне и азербайджанцы, грузин между ними, да еще и некие русские журналисты, готовые на все ради горячего репортажа. Внешняя политкорректность (мол, все одной войной мазаны до такой степени, что разговаривают буквально одними и теми же фразами) оборачивается некой игрой в поддавки: мямля-грузин вдруг становится Джеймсом Бондом, захватывает в заложницы журналистку, крадет чужую семейную реликвию – обрез, переходит линию фронта, освобождает своего друга из плена и победно возвращается в Тбилиси – чтобы получить, правда, пощечину от родного отца, важного человека. "Это не "Фанфан-Тюльпан", это Кавказ" - реплика из фильма; на пресс-конференции Баадур Цуладзе говорит о потерянном поколении и чувстве поражения у грузинской нации… Когда первое впечатление от фильма проходит, он кажется вымышленным.
В киргизском фильме "Плач матери о манкурте" Бакыта Карагулова речь, понятно, идет о беспамятных уродах, описанных Чингизом Айтматовым. Прекрасные горы, прекрасные верблюды – и потухшие глаза, превращающие лица в плоскость. Но это все. Смешно сказать, но режиссерская беспомощность спасает зрителя от угнетенности – настолько происходящее на экране не имеет отношения к нынешнему дню, хотя авторы, разумеется, стремились к обратному.
В украинском фильме "Путеводитель" Александра Шапиро современность выражена предельно современно. Игровые эпизоды, неигровые эпизоды, фотографии; любительские кадры; карта Киева; хроника. Актеры и непрофессионалы. Повторы и контрапункты; острые диалоги, иногда – почти муратовские; молодежный жаргон и суржик; острое дергающееся, "догматичное", изображение… Картина строится как виджейское – точнее, диджейское – произведение. Этим языком, оказывается, можно говорить и о Бабьем Яре, и о переправе через Днепр. И даже о том, что о них очень трудно сейчас говорить. Какой-то памятью города, по касательной, серьезные темы все же входят в его портрет – конечно же, предельно субъективный. Богатые и бедные, молодые и нет, разные человеки заняты своей жизнью. Хочется сказать: более-менее жизнью, потому что в итоге, при блестящих отдельных эпизодах, возникает несокрушимое ощущение беспросветной пустоты. Формы в картине больше, чем содержания. Возможно, так, пусто-пусто, и существует большинство. А возможно, что небесталанный автор сознательно ограничился бытописательством ("путеводительством"). Следующая его картина будет называться "Счастливые люди" – вот и поглядим через год на каком-нибудь фестивале…
И наконец в литовском фильме "Семь невидимок" Шарунаса Бартаса противостояние природы и людского мрака доведено до предела. Невнятный небольшой город, ночь. Трое мужиков уголовного вида угоняют машину и прячутся на хазе, там обнаруживается молоденькая девица, принадлежащая главарю. Облава, они убегают, уезжают. Потом главный предает товарищей, продает машину и скрывается – в некой еще более невнятной степной деревне; хотя ощутимо, что она – на краю земли, "пограничная" с чем-то. Здесь живут такие же маргиналы, бывшие зеки, преступники против своей жизни. Женщины, дети; среди прочих жена и дочь главного (в каком-то смысле, это завязка сюжета звягинцевского "Возвращения"). Подельники, разумеется, легко находят сбежавшего. Начинается общая деревенская пьянка, пронзительная, беспощадная, безумная, страшная. Ревность. Мутные глаза, грязные слова, немытые тела, больные души. Длинные планы, невыносимые. Обреченность героев ужасной смерти, которую ждешь как избавления. Девочка стоит в тазу, поливает себя водой из ковшика, услыхав выстрелы бежит, роняя лампу. Дом горит; огонь и гибельный, и очищающий. Пуля догнала главного (в титрах потом он будет назван ласково: Ванечка); сонный лунный пейзаж холодно красив. Литовец Бартас, очень известный в мире автор, сделал больное страшное кино. Но – кино.
…Если вам эти заметки покажутся бессвязными, не судите строго. Удачные или не очень, фильмы "Киношока" бьют наотмашь, и после удара, удара и удара трудно соображать. Я сижу в пресс-центре. Пришло сообщение, что на пляже умер мужчина, местный житель. Сердце.
