«Помню, как между Мира и Орджоникидзе в сквере поставили виселицы...». Воспоминания об оккупации Краснодара

12 февраля 1943 года советские войска освободили Краснодар от немецких захватчиков. За 186 дней, которые продолжалась оккупация, погибли тысячи горожан, были разрушены сотни зданий.

Мария Васильевна Крыжко, очевидец тех событий, рассказала порталу Юга.ру о своих воспоминаниях об оккупации.

— Я родилась 7 апреля 1924 года в Лабинске. В этот день отмечался большой церковный праздник — Благовещение, поэтому Марией меня и назвали. Когда мне было шесть лет, у нас отняли дом. Когда нас выселили, родители сразу же решили уехать подальше, потому что начались аресты. Папа богачом не был, но еще до революции он получил образование в Коммерческом училище в Ростове и открыл с братом колбасный цех. Мы остались с бабушкой, а родители вернулись только тогда, когда обстановка успокоилась. В 1939 году из Лабинска мы переехали в Краснодар. Собирались с сестрой поступать в музыкальное училище, но не смогли. Оказалось, что нужно было знать теорию, а у нас была только практика.

Когда дом в Лабинске продали, переехали в Краснодар на улицу Титаровскую, что на Дубинке. Раньше мы жили в самом центре станицы, а тут, когда переехали, бабушка спросила: «Вы что, на хутор меня привезли»? Там дом продали за 8 тыс., в Краснодаре купили за 13 тыс. Это была лачуга с земляными полами под камышовой крышей. Одна комната и кухня. Жили впятером с сестрой, родителями и бабушкой. Папа пошел на мясокомбинат устраиваться по специальности — приняли только простым рабочим. Но через какое-то время он стал мастером.

Когда началась война, я училась в 8-м классе в 43-й школе на Таманской. Помню, что у папы был выходной, он поехал в город — так мы называли центр. Я стояла во дворе, ждала его. Он подошел и сказал: «Доченька, война началась». Нас, школьников, забирали копать противотанковые рвы на пустыре между Пашковской и Краснодаром. И глубокие, и широкие эти рвы были — делали все, чтобы к Краснодару немцы не подошли. В эти рвы, как мы потом узнали, во время оккупации немцы сбросили тысячи краснодарцев.

Мы видели, как душегубка ездила по городу, но тогда не знали, что это такое. Помню, как большая полностью закрытая машина без окон ехала по улице Карла Либкнехта — сейчас это Ставропольская.

Когда немцы пришли в Краснодар, никакой стрельбы мы не слышали. Мама нас с сестрой переодела в какие-то непонятные тесные платья, чтобы мы выглядели моложе. Все же боялись, потому что слышали про зверства и насилие. И вот заехала к нам во двор большая машина, вышли двое немцев, поздоровались. Спрашивают, а сколько девочкам лет? Мама сказала, что 15. Те засмеялись — мол нет, не похоже. Ну поговорили они с нами, что-то по-русски, видно, уже знали. В общем, оставались они у нас во дворе два дня, спали в машине, а затем уехали.

Потом появились русские полицейские, начали ходить вместе с немцами по дворам. Папу в армию не взяли — при отступлении наши специально оставили, чтобы он на мясокомбинате все в цеху выключил и вывел из строя оборудование. И вот однажды пришли к нам полицаи, забрали папу и направили его на какие-то работы возле Яблоновского моста. Физическим трудом он никогда не занимался, но тут как откажешься? Пошел он работать, а там его узнали вот эти двое немцев, которые у нас во дворе жили, и сказали ему: «Пан, иди домой». Отец вернулся домой, и больше уже его не трогали. Почему они так поступили? Я не знаю, я долго думала на этим. Наверное, эти немцы просто порядочными людьми оказались.

Мама работала в Крайрыболовпотребсоюзе бухгалтером, и там у них на углу Комсомольской и Красноармейской в подвале был склад. Когда наши собрались отступать, то работникам все с этого склада раздали. И нам дали очень много хорошего 65%-го мыла. И вот это мыло нас и спасло. Мы вместе с мамой и другими женщинами с нашей улицы ходили потом в станицы. Мыло это настолько котировалось, что станичники за него давали кукурузу. Один раз до Усть-Лабинска дошли — это 50 км от Краснодара. Ноги, помню, к концу дня уже отваливались. Но мама боялась нас оставлять и всегда брала с собой. Мы с младшей сестрой вешали на плечо мешки килограммов по семь-восемь. А себе мама брала, конечно, побольше. И вот выменивали мы эту кукурузу и несли домой. Здесь уже умельцы понаделали крупорушек, крутили, делали муку и крупу. Все шесть месяцев оккупации этой кукурузой мы и питались.

Однажды мы выменяли так много кукурузы, что не смогли донести ее домой. Оставили у знакомой женщины в Старокорсунской, переночевали там и пошли домой. И дома, когда продукты закончились, мы решили вернуться в Старокорсунскую и забрать кукурузу. Дошли до Пашковской, вышли на дорогу, а там колея в грязи больше метра высотой. И мы стоим и думаем, как же идти? Вдруг едет немецкая легковая машина справа этой колеи и останавливается. А мы выглядели ужасно — я в старой стеганке, каком-то платке, в стоптанных ботинках. Машина остановилась, открылась дверь и говорят нам: «Садитесь». За всю дорогу никто ни слова не сказал — ни мы им, ни они нам. Мы доехали до Старокорсунской, вылезли и сказали: «Данке шон».

Забрали мы кукурузу, переночевали и двинулись обратно домой. А как быть? Грязи чуть ли не по горло. Я пыталась вскарабкаться на колею, так немцы какие-то это увидели и как давай смеяться. И тут один русский парень в немецкой форме нас по одной вытащил и посадил к себе в машину. Звали его Володя, и он успел нам рассказать, что много лет назад его отца раскулачили, а его с семьей выгнали из дома и отвезли в степь. Так что любить ему нашу власть было не за что. В итоге мы в машине Володи, загруженной дровами, просидели целые сутки. Утром тягач машину вытянул, и мы доехали прямо до Ставропольской.

А иногда ездили в станицы на товарных поездах. Они следовали по своим делам, и мы иногда прыгали на открытые платформы и доезжали, куда нам надо было. Не знаю, как мы не боялись ничего. А один раз поезд ждали, а он не приехал. Пришлось ночевать прямо на земле.

Однажды сидела я дома возле печки, пыталась согреться, и вдруг без стука в дом зашел немец. Я сидела с книгой, которую читала уже, наверное, в сотый раз. А он посмотрел на нас с удивлением, прошел в комнату, подошел к моей кровати, застеленной белоснежным французским покрывалом, которое досталось еще от бабушки, и сказал, что будет на этой кровати спать. А затем достал и поставил на подоконник фотографию девушки, как потом мы узнали, его невесты.

Мы с сестрой стали спать вместе с бабушкой втроем. Немец каждое утро вставал, брился в темноте, чтобы не будить нас, а потом подходил к нашей кровати и говорил: «Гутен морген». И каждой из нас пожимал руку. А наша мама окончила гимназию с золотой медалью, знала французский, немецкий языки и латынь. Мама с этим постояльцем однажды заговорила — тот, конечно, сильно удивился. Немец рассказывал, что сам он из Берлина, отец у него фабрикант. Говорил, что кончится война — и он нас пригласит к себе в гости. А в самый первый день он нам по‑русски сказал: «Ненавижу войну, ненавижу Россию!» Понимаете, никому эта война не нужна была.

А когда дрова заканчивались, он брал топор, ходил во двор, рубил старый уличный туалет и приносил дрова. А еще он нам еду приносил. К ним машина приезжала, и все немцы гуськом выстраивались с мисками за едой. А он два раза становился — себе брал и нам приносил. Этот суп немецкий — это, конечно, страшное дело. Густой-густой и такой невкусный.

Был еще случай, шли мы с сестрой и ее подружкой по Ставропольской, и вдруг сзади нас появился мотоцикл, заехал в лужу и с ног до головы нас обрызгал грязью. А навстречу машина ехала с немцами, так те мотоциклиста остановили и дали ему по морде. И нам эти немцы потом честь отдали, когда мимо проезжали.

Мы с сестрой тогда увлекались вышиванием крестиком. Как‑то нитки у нас закончились, и мы пошли на толкушку возле нынешнего Сенного рынка. И вдруг все вокруг оцепили — немцы устроили облаву. А мы где-то там ходим, нитки ищем. А потом стали выходить и видим — стоят немцы с двух сторон, смотрят на нас и говорят: «А, барышни? Ну выходите». Ну мы все и вышли втроем. Нам везло не знаю как. Мы ходили и ничего не боялись. Видно, нам повезло с теми первыми немцами, которые папу отпустили. А потом и постоялец у нас жил порядочный. Вот так получилось, что никто нас не обидел за это время. Нам повезло, что ни разу не нарвались мы на гестапо или еще каких-нибудь злодеев. А зверства мы своими глазами видели.

На углу Ворошилова (сейчас Гимназическая) и Красной видела повешенную, и большими буквами было на ней написано «Украла простынь»! Приходила беда и на нашу улицу. Недалеко от нас жила семья — отец у них работал на заводе «Главмаргарин», старшая дочь служила на фронте медсестрой, а младшая, Люба, была нашей ровесницей. Так вот однажды к ним пришел русский полицай вместе с немцем. Кликнули Любку. Родителей дома не было, а Любу забрали. Говорят, что это была акция — уничтожать семьи коммунистов. Хоть ее отец и не факт, что коммунистом был, но многие его так называли. Мать бегала, искала Любу по всем этим комендатурам, по всем подвалам. Нашла, только когда рвы эти стали разрывать...

Когда Краснодар освободили, мы все стояли на Ставропольской. А возле МЖК поймали немца. Не знаю, что он там делал, забыли его или что. Шел партизанский отряд по улице, и из этого отряда вышла женщина и выстрелила прямо в этого немца. Было это на улице Шевченко. А одного полицая — русского, с нашей же улицы, арестовали, когда немцы ушли. Больше мы его не видели. Еще помню, как между Мира и Орджоникидзе в сквере поставили виселицы и повесили на них предателей. Я остановилась за квартал и близко не подходила, а сестра с подругой ходили смотреть. Я не смогла.

В 1944-м году я вышла замуж и окончание войны уже встречала вместе с мужем. Как узнали, что война закончилась? Ночью раздалась страшная стрельба. Выбежали во двор, а на улице радостные крики. Мы танцевали, кричали и через время отправились обратно спать. И вдруг чувствуем, что нас кто-то за ноги тянет — к нам друзья пришли и потащили праздновать. Сели за стол, а там яичница в сковородке, сало и самогонка. Я не хотела, но так все приставали, что я выпила.

После окончания войны работала светокопировщицей — копировала чертежи и документы. Потом уезжали с мужем в Баку, я работала там в архиве и библиотеке. Занималась воспитанием детей, в 60-е годы окончила машинописные курсы, работала. Жили в трехкомнатной квартире в центре, а потом решили переехать. В конце 80-х купили дом с участком в Абинске. Муж умер десять лет назад, спустя несколько лет я переехала сюда, в станицу Азовскую. В квартире уже и не смогу жить — страшно люблю землю.