Проклятая кубанская литература: пять писателей, чьи могилы мы уже не найдем

  • Всесвятское кладбище © Фото Елены Синеок, Юга.ру
    Всесвятское кладбище © Фото Елены Синеок, Юга.ру

Продолжая цикл материалов об истории Екатеринодара, мы вновь обращаемся к теме утраченного наследия. Одно из мест, хранящих историческую память города, — Всесвятское кладбище, где в XIX и первой половине XX века хоронили военных, государственных и общественных деятелей. Некоторые могилы являются памятниками истории и архитектуры, многие разрушены, часть уже невозможно опознать. Именно здесь в разное время были похоронены известные кубанские писатели, но найти места их захоронений в данный момент невозможно.

Кубанских писателей XIX — начала XX века объединяет то, что писали они по‑украински, на Кубани их практически не печатали, могилы их неизвестны. Специально для портала Юга.ру Владимир Бегунов собрал информацию о пяти авторах, чьи биографии и произведения будут небезынтересны любому, кто интересуется историей Кубани.

Автор и редакция благодарят за помощь в подготовке материала профессора Виктора Чумаченко и начальника архивного отдела управделами администрации Краснодара Елену Коваленко.

  • Дом Якова Кухаренко, 1975 год © Фото с сайта myekaterinodar.ru
    Дом Якова Кухаренко, 1975 год © Фото с сайта myekaterinodar.ru

Пленный атаман

Исполняющему обязанности наказного атамана Якову Герасимовичу Кухаренко жаловаться вроде бы не на что. Его считают первым кубанским писателем, в Краснодаре есть посвященная ему мемориальная доска, в учебнике по кубановедению за восьмой класс рассказ о жизни и творчестве атамана-литератора занимает целую страницу. А в его бывшем доме сейчас находится Литературный музей Кубани. Однако мало кто из кубанцев читал его книги, да и найти их проблематично. Писал Кухаренко на кубанском диалекте украинского языка. Самое известное его творение — пьеса «Черноморское житье-бытье» (этот поэтический перевод профессора Виктора Чумаченко ближе к сути произведения, чем общепринятое название «Черноморский быт») — написано в 1836 году. Через цензурный комитет пьесу протаскивал Шевченко, который был от нее в восторге, да и вообще писателей связывала крепкая дружба. В Екатеринодаре пьеса была поставлена спустя три года. Это комедия с классическим любовным треугольником: Маруся любит Ивана, но он должен ехать с казаками в поход против горцев. В это время мать девушки хочет отдать ее замуж за богатого старого казака.

Еще до атаманской должности Яков Кухаренко в соавторстве с Александром Туренко написал первый исторический труд о кубанском казачестве: «Обозрения исторических фактов о Черноморском войске». Заказала монографию в 1834 году войсковая канцелярия, однако опубликован текст был более чем через полвека в журнале «Киевская старина». В позапрошлом веке пользовался популярностью очерк атамана «Пластуны». Вот фрагмент из этого очерка в переводе Аркадия Слуцкого:

«Кроме охоты с ружьем пластуны ставят всякие самоловы: капканы, деревянные ловушки <…> Роскоши пластун не знает, одет кое-как, мыкается, бедствует, но пластунства не бросает. Высокие камыши, полома, местами кустарник защищает его. Одно небо видит пластун в плавнях, да и то, как глянет вверх; по ясным звездам ночами он узнает свою дорогу. В непогоду, хмарь — по ветру, который гнет высокие верхи камыша. В ветер, как днем, так и ночью, самая лучшая охота. Задует ветер — шумит, шуршит камыш, пластун идет не таясь. Затих ветер — остановился пластун, прислушивается».

17 сентября 1862 года группа горцев напала на Кухаренко, отправившегося без конвоя в Ставрополь. Дважды раненный в стычке атаман попал в плен. Пока горцы торговались с казаками о выкупе, шестидесятитрехлетний Кухаренко умер от кровопотери. Войско выкупило у горцев тело своего атамана, его похоронили с почестями на Всесвятском кладбище Екатеринодара. В конце XIX века родственники перезахоронили прах Кухаренко на Крепостной площади в ограде Воскресенской церкви. Во время строительства корпусов краевой клинической больницы им. Очаповского в 1960-х годах погост снесли, а вырытые из земли кости первопоселенцев Екатеринодара вывезли на свалку.

Побег из острога

Самым талантливым кубанским автором XIX века был Василий Мова. Писал он на украинском языке под псевдонимом Лиманский. В потере захоронения Мовы, в отличие от Кухаренко, советская власть ни при чем. Еще в 1910 году украинский поэт Михайло Обидный совершил литературное паломничество в Екатеринодар, но могилу писателя на Всесвятском кладбище отыскать не сумел. Обидный тогда написал возмущенные строки о недостойном отношении жителей города к памяти литератора.

Василий Мова родился в 1842 году в казачьей семье на хуторе Сладкий Лиман в Каневском районе. Здесь же кроются истоки его псевдонима — Лиманский. После окончания гимназии Мову в числе нескольких особенно способных учеников Кубанское казачье войско отправило учиться в Харьковский университет за казенный счет. Но к науке у будущего писателя душа не лежала. Из-за частых пропусков занятий войско в какой-то момент отказалось дальше оплачивать обучение нерадивого студента. Еще во время студенческой жизни Василий Мова начал активно печататься в прессе. По возвращении в Екатеринодар он работал судебным следователем, свободное время посвящая литературе.

Повесть «Из нашей роденьки (Из воспоминаний семинариста)» — одно из немногих произведений, написанных по-русски для русскоязычной газеты «Харьков». Вот фрагмент из него с пунктуацией автора:

«На другой день мне доставили долото. Каждую ночь я продалбливал стену, а к утру закладывал слегка кирпичами, замазывал глиной и задвигал койкой. В четыре ночи дело было кончено. Теперь осталось придумать, как выбраться за ворота. Старатели и об этом похлопотали. Наши арестанты носили в пекарню муку, и готовые кули часто стояли под навесом, — через эти-то кули и все дело произошло. Осторожно вылез я ночью, высыпал половину муки в помойную яму, забрался с мешком в самый темный угол и там вобрался в него и со страхом стал ждать утра. Долго тянулась ночь эта, всю жизнь буду помнить ее <…> Показалась заря <…> Скоро меня понесли, меня и мешки с мукою. Товарищ кряхтел подо мной, мне становилось душно: мука лезла в рот и нос, так что я раза два чуть ни чихнул; у самых ворот солдат сдуру саданул меня прикладом, я опять чуть не крикнул. Принесли мешки и свалили в кладовой <…> Жду я час, жду другой, — нет никого! А мука душит, мешки со всех сторон немилосердно давят, — смерть моя да и только! Слышу: скрипнула дверь, кто-то кашлянул и сказал: — Ну, живая мука, поворачивайся».

Персональный эсер Советского союза

В 1933 году в Сухуме умер пенсионер из Краснодара Степан Эрастов. Тело покойного привезли на родину и похоронили на Всесвятском кладбище. В Краснодаре, возможно, он и не дожил бы до своих лет. Эрастов был революционером, в царские времена провел четыре года в сибирской ссылке, но к власти в России пришли не социалисты-революционеры, в чьих рядах он состоял, а коммунисты. Отношение к бывшему эсеру вряд ли было бы терпимым.

Впрочем, литературное наследие писателя ценно не только и не столько революционной биографией автора. Степан Иванович Эрастов родился в 1856 году в Екатеринодаре, в семье русского священника и кубанской казачки. Учился в ставропольской гимназии, а затем в Киевском и Петербургском университетах — в обоих городах в полиции числился неблагонадежным из-за своего круга общения, так как уже тогда тесно общался с народовольцами.

Помимо активной политической деятельности Эрастов был прекрасным бытописателем, пропагандировал украинский язык и культуру. Свои мемуары он посвятил родному городу. Печатались они в журналах «Родная Кубань» и «Кубань: проблемы культуры и информатизации» (журнал Краснодарского института культуры).

Эрастов, как Кухаренко и Мова, писал по-украински. Вот фрагмент из «Воспоминаний старого екатеринодарца». Перевод сделан группой лингвистов под руководством Виктора Чумаченко:

«Впрочем, я любил Старый базар и имел на нем свои радости. Малышом я бродил по базару и слушал музыку базарного гомона и звуков. Торговки приглашали меня к своим палаткам, завлекая вкусными пряниками, маковками, солеными огурцами; сластенницы громко зазывали: "А ну-те сластенов! А ну-те сластенов!", — которые тут же шипели у них в пахучем масле на сковородке. (Эх, полакомиться бы сейчас сластенами...). А там — предлагали борщ с салом, пирожки с печенкой; бубличницы тонкими голосами визжат о бубликах с маком, рыбаки степенно указывают на огромные кучи тарани, чабака и иной рыбы; цыгане басовито расхваливают свой товар. Каждый свое. И все это складывалось в густой вокальный коллектив, создавало своеобразную музыку. А особенно любил я пору предвечерья, когда садилось солнце и когда отовсюду на базаре собирался рабочий люд на отдых и ужин. Утомленные люди усаживались группками на скамьях или на земле и вели не спеша тихую беседу. А я глядел на усталые усатые лица и прислушивался к разговорам».

Затравленный меценат

Еще одна неизвестная могила на Всесвятском кладбище принадлежит поэту и писателю Якову Жарко, который тоже писал на украинском языке. В 1912 году в сборнике «Екатеринодарцам» Жарко высмеивал сатирическими стихами городскую думу и местных чиновников. После смерти Федора Коваленко стал директором картинной галереи. В 1928 году, когда в Краснодаре организовали Музей революции, Жарко отдал в дар в отдел христианской религии свою коллекцию икон.

В 30-е годы поэта затравило ОГПУ. Сына Жарко отправили в лагеря строить Беломорканал, сам Яков Васильевич несколько раз подвергался арестам и обыскам, во время которых погибло множество его рукописей. Жарко вместе с Эрастовым и Петлюрой состоял в революционной украинской партии. Было это, правда, до революции, но чекистов данная деталь мало интересовала. Несколько недель поэт провел в краснодарской тюрьме, где следователи пытались выбить из него признания в шпионаже и контрреволюционной деятельности. Жарко отпустили, но сердце не выдержало, и вскоре он умер.

Книги Якова Жарко так и не были переведены на русский язык. Самые крохи выходили в литературных журналах и антологиях. К примеру, автобиография, написанная в конце жизни для сборника стихов, который в последний момент решили не печатать. Вот фрагмент из нее, где автор вспоминает свои юношеские годы в конце XIX века:

«Я доучился приходящим в фельдшерской школе и получил право работать учителем. Мечтал поселиться где-нибудь в селе и жить среди простого народа. Но не удалось! — губернатор "должность не утвердил". Я жил у отца. Отец и мать старели. Я покашливал. Меня никуда не отпускали. Мама пережила так много горя, смерть детей, а потому и слушать не хотела, чтобы я куда-нибудь ехал. Купили корову… Кормили и отпаивали меня теплым молоком "до схочу"… Может быть, оттого и остался в живых до сих пор» («О себе», 1933).

Неопубликованная повесть о Беломорканале

Возможно, где-то на Всесвятском кладбище покоится и Тихон Строкун. Он был поэтом-бандуристом, выступал в 30-е годы XX века с песнями на краевом радио. Играл Строкун на огромной пятидесятиструнной бандуре, сам делал эти музыкальные инструменты. Современники называли его выдающимся бандуристом. В 1931 году он окончил факультет украинской филологии Краснодарского пединститута, преподавал украинский язык и литературу, публиковал стихи и прозу на украинском языке. В 1933 году его арестовали и приговорили к десяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность. Как и сын Жарко, Строкун во время заключения строил Беломорканал. Вернулся в Краснодар Тихон Строкун только после войны, работал учителем русского языка и библиотекарем. В его уголовном деле хранится книга о строительстве Беломорканала, написанная на зоне. Когда-то фрагменты из нее и записи из дела готовили к печати, но до публикации дело так и не дошло.

Профессор Виктор Чумаченко, читавший рукопись, рассказывает:

«Повесть заканчивалась сценой, где зэки стоят на берегу, по водам Беломорканала идет первый пароход, а они кричат: "Слава товарищу Сталину! Слава товарищу Ягоде!" Строкун, как и многие, верил, что, если напишет такой панегирик вождям, его отпустят».

Кстати, в архиве КГБ выяснился и неизвестный литературоведам псевдоним, под которым печатался Тихон Строкун — Дядька Гаврила.

Найти фамилию Строкуна в архивных списках Всесвятского кладбища автору статьи не удалось. Официальный список захоронений заканчивается 3 января 1965 года, Тихон Строкун умер 20 июля того же года. Подхоронили его к родственникам уже после закрытия кладбища или его могила находится на тогда только открытом Славянском кладбище — неизвестно.

Найти фамилию поэта пытались и по спискам захоронений, составленных в 1985 — 1986 годах хранителем Всесвятского кладбища со слов родственников. Списки эти находятся в городском архиве. Но маловероятно, что возможно осилить 41 рукописный том, заполненный бессистемно, порой неразборчивым почерком. Так что четких свидетельств места упокоения поэта на данный момент нет.


Огромные деревья рушат корнями могильные плиты Всесвятского кладбища, все поросло травой, на погосте царит запустение. Возможно, через несколько лет спасать уже будет нечего. Могил писателей, о которых говорится в этой статье, уже не найти, но могут быть потеряны и другие старинные надгробия, напоминающие о людях, чьи жизни стали частью истории города.