Лица. Врачи больницы скорой помощи в Краснодаре

Врачи Краснодарской больницы скорой медицинской помощи рассказали Юга.ру о своей работе — как долго длилась самая долгая операция, какие заболевания самые распространенные и что изменилось в хирургии за последние годы.

Павел Ожуг

хирург-колопроктолог, 59 лет, стаж с 1981 года

— Каждое утро я собираю информацию о состоянии больных и о том, что случилось за ночь, осматриваю больных в реанимации. Мой рабочий день начинается в семь утра. В 8:00 проходит планерка, в 8:30 я докладываю главврачу о состоянии отделения, обсуждаем реанимационных больных. После этого иду в отделение к 9:00 и обхожу больных по понедельникам и пятницам, а в остальные дни работаю в операционной.

Фактически я провожу операции каждый день, иногда по две-три. Хирургия — это ремесло, она требует постоянной практики, чем больше оперируешь, тем легче работать. Каждое действие доводится до автоматизма, а после этого улучшается еще.

Сегодня была одна операция по удалению грыжи. Довольно сложная пациентка с сопутствующей патологией — гипертонической болезнью, которую мы с трудом купировали. Женщина волновалась перед операцией — давление поднялось. Но все прошло хорошо. Завтра будет интересный больной примерно 65 лет с язвенной болезнью 12-перстной кишки. Пролечился, вроде все стало хорошо, но вдруг он перестал усваивать пищу. У пациента произошло разделение между желудком и кишечником, и он не может питаться — это последствие язвенной болезни. Мы восстановим прохождение пищи.

Операции делят по категориям. К самой сложной, пятой, относится удаление желудка, операции по поводу опухолей, поджелудочной железы. Мы больница скорой помощи — работаем с экстренными больными, не подготовленными к операции. Надо быть готовыми, что во время обычной операции могут начаться осложнения, которые требуют немедленного решения и энергичных мер. Кроме того, операции могут быть сложными эмоционально, если пациент — начальник или родственник. Когда идешь в операционную, думаешь не столько о болезни, сколько о человеке — вы с ним успеваете познакомиться перед операцией, ты понимаешь, что у него есть личная жизнь. Всегда хочется помочь. К сожалению, бывают ситуации, когда не удается это сделать, медицина — не стопроцентная помощь. И больные бывают тяжелые, и ситуации, когда невозможно что-то сделать, а хочется. Это кажется, что врачи — хладнокровные люди, а на самом деле мы переживаем за каждого больного.

Александр Манжос

хирург, 57 лет, стаж с 1986 года

— Я окончил школу, восемь классов, поступил в медицинское училище, окончил его с отличием, поступил в Кубанский медицинский институт Красной Армии — так он тогда назывался — на лечебный факультет. После окончания меня направили сюда в качестве интерна, я отработал положенные три года, и профессор факультетской хирургии предложил поступить в заочную аспирантуру — без отрыва от производства. И с тех пор я работаю в этом отделении — сначала обычным врачом, потом старшим ординатором, часто исполняю обязанности заведующего отделением.

Наша больница ургентная — нужно быстро сориентироваться и принять верный алгоритм действий, учитывая, что больных мы увидели только что и не всегда можем узнать их анамнез. Нам дается два часа, чтобы поставить диагноз тяжелобольному и принять решение — оперировать или нет. Зачастую бывает непонятно, что с человеком. Но сейчас нам стало намного легче, потому что появилось оборудование — компьютерная томография, магнитно-резонансная терапия, кабинеты УЗИ. Раньше этого не было, мы могли только сделать рентген, УЗИ и коллегиально принять решение — хирург, реаниматолог, анестезиолог и терапевт собирались в консилиум.

В лихие 90-е бывали случаи, когда приходилось оперировать одного человека всей бригадой. Поступила молодая женщина с ножевыми ранениями по всему телу — исколота шея, грудная клетка, живот, нижние конечности. Одновременно мы делали торакотомию — работали на сердце, зашивали раны сердца и легкого, лапаротомию — работали на животе, зашивали раны тонкого кишечника, печени, останавливали кровотечение и так далее. Одновременно работали шесть хирургов плюс анестезиолог и трансфузиолог, который переливал кровь и плазму, потому что кровопотеря была большая. Женщину спасли. Она преподавала физическую культуру, что-то с плаванием. Это было громкое дело, попало в газеты. Подробности не помню, кажется, это было связано с таксистами.

Сейчас таких ситуаций меньше, но надо понимать, что потоки разделились, — срочные пациенты поступают не только в нашу больницу, но и в краевую больницу № 1 имени профессора Очаповского, и в краевую больницу № 2. Все равно пациентов много, особенно по праздникам, когда люди перебирают с алкоголем.

Евгений Ткаченко

травматолог-ортопед, 43 года, стаж с 1999 года

— Я проработал 17 лет в клинической больнице № 1 и два года назад перешел сюда. В больнице скорой помощи совсем другой труд. Все 100% больных — экстренно доставленные или обратившиеся, в то время как в клинической больнице № 1 две трети пациентов — плановые. Мы работаем в круглосуточном режиме ожидания и в каждом случае определяем тактику лечения на месте, у нас нет времени ждать. Ситуаций, когда сложно сразу поставить диагноз, практически нет, потому что клиника обладает всеми возможными приборами для обследования пациента и практически все алгоритмы по лечению больных отработаны.

Мой рабочий день начинается с шести утра — дежурный врач докладывает все, что произошло за ночь через один из мессенджеров. У нас есть специальный чат, в который мы выкладываем все рентгенограммы, обследования, имена и диагнозы. С этого начинается и заканчивается день — последний доклад я получаю в 00:00. Операционный день — до последнего клиента. Бывает так, что заканчиваем в четыре часа утра. В таких случаях я не хожу домой, сплю здесь три часа и выхожу на работу. Слава Богу, такое происходит нечасто. В позапрошлом году за рождественскую неделю, когда была гололедица, я один прооперировал 11 голеней.

Две трети операций осуществляются малоинвазивно под онлайн-рентген-контролем — у нас есть электронно-оптический преобразователь, с помощью которого мы видим, что делаем, не разрезая кожу. Операция в среднем длится 40 минут. Технологии позволяют нам оперировать глубоких стариков. Самому пожилому пациенту — 104 года, перелом бедра. Ушел своими ногами — я считаю, это достижение. Длительные операции, как правило, связаны с открытыми манипуляциями на суставах. Недавно у нас был пациент — промышленный альпинист 39 лет, он попал ночью в ДТП и получил тяжелые повреждения, вывих бедра. Операция шла пять часов — сейчас нерв работает, восстановлен контроль над суставом, фиксация стабильная, пациент ходит.

Я доктор в третьем поколении, у нас семейная династия. Мой отец был военным хирургом и потом волею судьбы стал травматологом, работал здесь и в военном госпитале. Руководил военной травматологической службой. Почему я травматолог? Я пошел по тому пути, по которому мне было интересно. Мы сразу видим результат своей работы и можем прогнозировать, что будет через пять или десять лет. Если говорить о пациенте, у которого было тяжелое повреждение вертлужной впадины, краевой перелом головки, то мы знаем, что он проходит на этом суставе около 15 лет, потом будет протезирование тазобедренного сустава. С пациентом еще до операции (если речь не идет о неотложной хирургии), мы всегда говорим о том, какие могут быть осложнения. Первый вопрос обычно — буду ли я хромать и насколько подвижны будут мои конечности. Конечно, ответ каждый раз разный.

Травматология и ортопедия — одни из самых развиваемых направлений (после клеточных). Наверное, потому что травматизм занимает второе-третье место во всем мире по гибели людей. Его обгоняют только кардио- и онкозаболевания. В странах, где уровень жизни высок, травматизм в последние два года побороли. Если брать развитые страны вроде Норвегии, там больше людей погибает от сердечных заболеваний.

Мурат Дидигов

хирург, 45 лет, стаж с 1997 года

— В экстренной службе сложно предугадать заранее количество больных. Сколько везут — столько везут. В последнее время хирургические отделения заполнены. Это неотложная хирургия, отказывать нельзя. Первое и второе хирургические отделения рассчитаны на 70 коек, но фактически сейчас лежит больше людей. Недавно было 83 человека. Госпитализируем со всей острой патологией — острые аппендициты, острые панкреатиты, острые холециститы, кишечная непроходимость, кровотечения, травмы. Самые частые операции для экстренной хирургии — операции при остром аппендиците, холецистите (воспалении желчного пузыря), грыжесечение при осложненных грыжах.

Самая длинная операция в моей практике была буквально вчера — длилась 12 часов. Все это время я оперировал, никуда не отходил. Операция шла ночью, я не ел, не пил — и не хотелось. Врач работает автоматически, весь организм мобилизуется, а усталость наваливается, когда все закончится. Тогда буквально стоять не можешь и глаза закрываются. Длительные операции бывают, когда развились тяжелые послеоперационные осложнения, а первичные вмешательства редко бывают такими длительными. У пациента развились послеоперационные осложнения, перитонит. Ему 27, в детстве был несколько раз оперирован по поводу перитонита. Хирургически сложная ситуация была. Сейчас он восстанавливается, сам дышит, состояние стабильное.

Конечно, многое изменилось за годы, что я работаю врачом. В первую очередь это связано с научно-техническим прогрессом в области медицины и развитием малоинвазивных технологий. Еще в конце 90-х лапароскопия в этой больнице выглядела так: лапароскопом с лампочкой на конце смотрят прямо в живот, то есть непосредственно глазом. Невозможно было так оперировать, это была просто диагностика. Сейчас сложно такое представить! Теперь мы смотрим на мониторе.

Когда я начинал работать, был всего один кабинет УЗИ, надо было записываться. В приемном отделении ультразвука не было вообще. Пациента госпитализировали, и уже потом лечащий врач договаривался с кабинетом УЗИ и через день или несколько дней отправлял туда пациентов. Сейчас ультразвуковое исследование делают сразу в приемном покое без всякой записи, это поголовное скрининговое исследование. Мне всегда приятней оперировать малоинвазивно, потому что это более современный, технологичный способ. После лапароскопической операции реабилитация проходит гораздо быстрее. Технологии меняются, а тактические действия остаются те же — в этом специфика хирургии. Помощь при остром аппендиците 15, 50 лет назад и сейчас одна — надо удалить червеобразный отросток. А вот каким доступом и как оперировать — да, это меняется.

Сергей Вартанян

челюстно-лицевой и пластический хирург, 51 год, стаж с 1982 года

— С детства я мечтал стать учителем истории. Мои дедушка и бабушка — заслуженные учителя СССР, и я вслед за ними тоже хотел пойти по этому пути. Меня всегда интересовала история, особенно история нашей страны и народов, проживающих здесь. Но буквально накануне сдачи выпускных экзаменов после восьмого класса отец дал мне прочитать книгу про Пирогова — о его молодых годах и профессиональном становлении. Чем-то меня глубоко затронула эта книга, и я понял, что должен стать хирургом. После восьмого класса я мог поступить только в медучилище, это было в Армавире. Мне повезло: преподаватели были очень сильные, и моя уверенность в выбранной профессии только укрепилась. Потом была армия и мединститут, и практически всю жизнь я работаю на одном месте.

На полке у меня за спиной стоят 3D-модели челюстей реальный людей, у них, конечно, свои истории. В 2011–2013 годах был всплеск тяжелых заболеваний — фосфорных некрозов. Никто не понимал, что это за болезнь и как ее лечить, а наше отделение, которое я как раз тогда возглавил, смогло разобраться. Этим заболеванием болеют онкобольные, которые проходят химиотерапию (это осложнение) и наркоманы, которые кололи себе крокодил. У них поражались все губчатые кости, в первую очередь челюсть. У одного пациента вообще не было верхней челюсти, скуловой кости, нижней стенки орбиты. Все это сгнило. Когда он прекратил принимать наркотики, он обратился к нам. К тому моменту наше отделение стало довольно известным в стране. Мы ему сделали скулоорбитальный комплекс из титана, нижнюю стенку орбиты — потому что у него глаз опустился, восстановили контуры лица. Вторым этапом сделали нижнюю челюсть из его же малой берцовой кости вместе с сосудами и мышцами, потом установили зубные импланты. Лицо стало выглядеть нормально, пациент снова смог нормально разговаривать. А гипсовый бюст —это подарок, просто удобная подставка для микроскопа.

Я с 15 лет в медицине, и такие картины, как я вам описал, меня, конечно, не пугают. Единственный раз у меня возникло желание все бросить и убежать. В самом начале, когда я только поступил в ординатуру, доцент делал прижигание месячному ребенку — была гемангиома, сосудистая опухоль. Он ее прижигал жидким азотом, и ребенок невероятно кричал. У меня тогда только родился первый сын, и мне стало ужасно не по себе. Но потом прошло. К этому надо относиться как к обычной работе.