В ожидании Corona. Беседа с Сергеем Калугиным из «Оргии Праведников» о православии на пороге Нового мира, «старинном» постмодерне и истории, учащей лишь тому, что она никого ничему не учит

Кто скрывался под маской Шекспира? Каково это — «пить, курить и в Церковь ходить»? Какой должна быть «бодрость духа», чтобы состязаться с Бетховеном? Как правильно воспринимать готику, и причем здесь жратва? Высокая музыкальная кухня или пресловутый «Макдональдс»? Об этом и многом другом журналист и антрополог Святослав Панченко поговорил с поэтом и музыкантом группы «Оргия Праведников» Сергеем Калугиным. Летом 2024 года он планирует выпустить Corona — музыкально-поэтический альбом, чья лирика написана в сложнейшей из твердых поэтических форм — венке сонетов.

Сергей Калугин — вокалист и главный автор текстов группы «Оргия Праведников» с 1999 года. Его песни изобилуют историческими, философско-религиозными, мифологическими и литературными сюжетами, помноженными на мощную энергетику многослойной музыкальной ткани. В ней сочетаются барокко, фламенко, рок, синтезируются кельтская этника и хэви-металл.

Помимо привычных для популярной музыки гитар, клавиш и ударных музыканты группы используют мандолины, флейты, банджо, чаранго и колокола. Для последнего альбома «Время будить королей» приглашенные исполнители записывали скрипки, виолончель, боуран, кельтскую арфу, таблу, танпуру, ситар, орган и клавесин.

Группа называет свои произведения литературно-музыкальными композициями. Они погружают слушателя в разнообразные культурно-эстетические традиции: от эзотерических восточных учений и средневековой мистики до языческих мотивов и откровенного рок-шаманства.

Среди самых известных работ Сергея Калугина и «Оргии Праведников» — Nigredo (1994), «Уходящее солнце» (2007), «Для тех, кто видит сны. Vol. 1, 2» (2010, 2016), «Шитрок» (2012), «Время будить королей» (2020).

Здравствуйте, Сергей Александрович! Если позволите, сначала поговорим о творчестве. В каком состоянии сейчас находится «Оргия Праведников»? Я читал, что по некоторым причинам был отменен Сибирский тур. Ждать ли в ближайшее время концертов за пределами Москвы и области? Планируете ли показать что-нибудь новенькое зрителям?

— Планировали, но время внесло коррективы в наши планы. Вкладываться материально и эмоционально в мощные проекты, которые по чьей-то прихоти могут оказаться в последний момент отмененными, неразумно. Ничего не могу сказать даже насчет обычных концертов, будут они, нет ли — бог весть.

Когда увидит свет альбом Corona? Вы уже выпускали подобную работу — Rosarium, в которой музыкальное воплощение получил ваш первый венок сонетов. Вы говорили, что темы, проходящие сквозь второй венок, на несколько порядков серьезнее и масштабнее, чем темы первого. Связаны ли венки между собой тематически? Если да, можете ли вы кратко описать энигматическое ядро каждого из венков и рассказать о том, что же наконец стало с «калугинским мальчиком»?

— Музыка полностью записана уже год как, оформление тоже давно готово, а вот со сведением мы застряли. Цепочка самых удивительных и часто дурацких обстоятельств и неурядиц препятствовала началу этой работы. В настоящий момент сведение наконец стартовало, по его окончании я должен прописать читку. Дальше ее нужно будет поставить в музыку, то есть окончательно свести уже полный проект и отмастерить. Мы надеемся справиться к лету и наконец скинуть с плеч ношу этого долга перед слушателями. Ребят, простите нас, мы потом расскажем, через какой лес грабель продирались.

Что касается масштаба и связи — тут такая закавыка получается, что это с какой стороны посмотреть. Чем меньше — тем больше, как однажды сказала Радость Моего Сердца [жена Сергея, Виктория — здесь и далее прим. Юга.ру]. Поэтому за голой сутью и центром — это в Первый, Rosarium. А кому интересно, во что эта суть может развернуться, — во Второй. 

Кстати, оба венка мой знакомый литературовед показывает своим ученикам как кристалльные, по его мнению, образцы символизма (первый) и акмеизма (второй). Я сам этого не замечал, пока он меня в это не ткнул. Получается, за 20 лет я прошёл путь от символизма к акмеизму. Я не нарочно, это просто время. На протяжении которого калугинский мальчик немного повзрослел, как этому и должно быть. 

Вопрос с опозданием в три с лишним года: каковы были отклики на «Время будить королей» — последний на данный момент альбом группы (вышел в 2020-м)? Есть ли такие, которые вам пришлись по сердцу?

— Отклики были, и порой очень глубокие, но конечно я уже не вспомню, что да как. Многих зацепила какая-то одна песня, и уже с нее постепенно заходил альбом полностью. И было приятно наблюдать, как человек, поначалу подсевший на что-то одно, постепенно «допирал», с чем имеет дело, и как его наконец вскрывало, и он начинал просто орать. Вообще с этим вопросом лучше бы обратиться к Леше Буркову, он тщательно архивирует все интересные отклики и может рассказать о самых классных.

Недавно посмотрел видео «К радости! Ф. Шиллер, перевод С. Калугина». Потом нашел другие (давно ставшие классическими) переводы этого текста, но они показались мне гораздо скучнее вашего. Ваше исполнение текста также выше всяких похвал. В разные времена кроме фрагмента 9-й Симфонии Людвига ван Бетховена, использованного в видео, на этот текст музыку писали и другие композиторы (Шуберт, Чайковский и др.). Хотели бы вы написать музыку на ваш перевод этого текста? Или слушателям хватит и других, бесспорно, великих образцов, таких, как гимн Евросоюза в аранжировке Герберта фон Караяна?

— Желание есть, но состязаться с Бетховеном... Это надо крепко собраться с духом. Перевод же действительно вышел славным: я имею дерзость думать, что кое в чем превзошел даже великого Лозинского, которого считаю своим учителем в деле... как бы это точнее выразиться... изрыгания благодерзнонеистовых глаголов.

Вы говорили, что в связи с отменой тура и мутным скандалом вокруг группы у вас появилось время («пока меня развлекают всякой *ахинеей*», как вы выразились), и вы решили перевести таинственное стихотворение Шекспира. Таинственное, так как вы не сказали, какое. Могу я предположить, что это «Феникс и Голубь»? Даже если я не угадал, то что вас не устраивает в переводах Шекспира и других великих иностранных авторов на русский язык? И еще: вы сторонник версии о том, что за маской Шекспира скрывался граф Ретленд — образованнейший человек своего времени?

— Вы правы, это «Феникс и Голубь». Не знаю, хватит ли у меня пороху, к Шиллеру я шел три года. А тут задача еще масштабнее. Но зато, растрещав об этих своих планах, я узнал, что есть целая книга об алхимических и герметических смыслах и этой вещи, и других творений Шекспира. Автор — Антон Нестеров [филолог, историк литературы; Сергей имеет в виду его статью «Алхимический Феникс Шекспира» и книгу «Колесо Фортуны»]. Я даже выдохнул с облегчением, потому что мне было дико представить, что я единственный, кто эти коды заметил. А тут целый большой и дотошный труд. Проблема в том, что ни один из существующих переводов этот аспект, а он там вообще главный, не учитывает. И да, это подтверждает правоту [советского и российского литературоведа, шекспироведа Ильи] Гилилова: недаром он вокруг этого текста бродил-бродил, чувствовал, что там что-то очень важное скрыто, но, не зная герметизма, не раскусил, что именно. Ретленды ведь жили в девственном браке по алхимическим соображениям и были полностью поехавшими на этой теме ребятами. Не знаю, кто написал им этот реквием, — скорее всего в проекте «Шекспир» были еще участники, и, разумеется, литературные штудии у всей этой веселой компании сочетались с герметическими. Это же эпоха Джона Ди — он там всем крыши посшибал своими иероглифическими монадами. В общем, ретлендианство рулит.

В вашей песне «Прыгай в огонь» старинная итальянская пантомима переплетается с оккультным прочтением I.N.R.I. (Иисус Назарянин, Царь Иудейский) как IGNE NATURA RENOVATUR INTEGRA («Огнем естество обновляется всецело»). На ум сразу приходят Огнелогос Гераклита, Огонь-творец стоиков и т.д. Например, в алхимии огонь очищает золото от нечистых металлов точно так же, как Последний Суд отделит огнем добрых людей от лукавых. Скажите, что у этих воззрений общего и как они дополняют христианство? Если искусство включает различные представления о божественном, то не образуется ли у художника мировоззренческий горизонт, совершенно отличный от монотеистического христианского?

— Слушайте, на эту тему написана великая книга великим Гессе — «Нарцисс и Гольдмунд» [роман, изданный в 1930 году, в русскоязычной традиции название переводится и как «Нарцисс и Златоуст»]. Лучше него я вряд ли расскажу, да и короче вряд ли выйдет. Разве что нужно подсказать, что Нарцисс и Гольдмунд — одна сущность. Другой вообще нет и не было никогда.

Расскажите, пожалуйста, о песне «Северный ветер». Мне кажется, это одна из самых сложных песен группы: отдельные фрагменты еще можно как-то интерпретировать, но, если брать ее целиком, получается довольно-таки неоднозначная картина артистического мироощущения. Что необходимо учитывать при погружении в это произведение?

— Нужно просто слушать с открытым сердцем и все. Музыка и слова сами все сделают. Понимаете, в тонкостях приготовления седла серны под трюфельным соусом нужно разбираться поварам, а дело слушателя — сидеть за столиком на открытой веранде, вкушать и любоваться закатом. Ну, и еще желательно любить высокую кухню, потому что неискушенный посетитель попробует, плюнет, да и пойдет в «Макдональдс» — там дешевле и вкуснее.

Писатель Эдуард Лимонов говорил, что Советский союз — это наш Древний Рим. Вы приводили эту цитату в одном из интервью. Что маленькому Сереже Калугину нравилось в советской действительности, что отталкивало? Как вы себя ощущали во времена Республик?

— По-разному. У любого общества есть свой рай и свое инферно. Я сталкивался и с тем, и с другим. Но что бы я, живой свидетель той эпохи, не сказал — это вызовет только ярость бесчисленных поклонников пломбира или хрустящих булок, на которых люди радостно поделились, чтобы заниматься любимым делом — сраться, не помня себя. Я не хочу подбрасывать дрова в этот костер, тем паче, что никто меня не услышит. Большинство ведь ищет не нового, а лишь подтверждения себя и утверждения своих мнений. И если не находит, то начинает шипеть и плеваться. А поскольку мысли и ощущения люди ленятся добывать самостоятельно и черпают их из окружающей действительности, причем той, до которой можно дотянуться, не вставая с дивана, то… короче, нафиг.

Помните ли вы момент, когда у вас появилась тяга к искусству? Какое место в вашей жизни в ранние годы занимала классическая культура: музыка, литература, живопись? Кто из родителей в этом отношении повлиял на вас больше?

— Да, помню. Мне было 12 лет, возраст, когда в человеке пробуждается человек. Стартерами были альбом Greatest Hits группы Nazareth, картина Чюрлениса «Покой», «Ад» Данте в переводе Лозинского с иллюстрациями Доре, «Сталкер» Тарковского (как раз была премьера; я семь раз подряд ходил) и песни Высоцкого. Вот вам и «Северный ветер», кстати: соберите это все в кучу и на выходе получите что-то подобное. А стихи писать и о жизни задумываться меня папа научил. Хотя если бы мама не стояла надо мной с дубиной и не заставляла заниматься на гитаре, то вообще бы ничего не получилось. Папа дал мне «что», а мама — «как».

Каких бардов кроме Высоцкого вы с удовольствием слушали? Были ли подражания с вашей стороны?

— Клячкин, Мирзоян, Кочетков и вообще «Первый круг». Мне нравились небардовские барды, чтобы музыка поприличнее была и тексты похитрее. Подражать не пробовал, но впервые задумавшись, понимаю, что эти ребята на меня повлияли. Просто в 1985 году в моей жизни случилось явление Юрия Наумова, и было оно настолько сокрушительно, что все предыдущие впечатления стерло яко небыша. Вот только сейчас вы спросили, и я вспомнил, что было такое.

Кстати, о «Первом круге» — я очень много выступал в театре-клубе «Перекресток». До своей смерти им руководил Виктор Луферов, к которому я испытываю огромное уважение.

Как в вашей жизни появился рок? Какие первые пластинки вы «затерли до дыр»? Почему ненавидели «Аквариум»* до 1994 года?

— Я уже сказал, Назарет, Greatest Hits, первой песней была RazAmaNaz c двумя бочками [речь об ударной установке с двумя бас-барабанами — прим. Юга.ру]. Диск принес друг детства, Сережа Горшков, сейчас он знаменитый скрипичный мастер. Я с первых звуков сошел с ума, орал, прыгал до потолка, носился по всей комнате, чувство было такое: «Нашел! Нашел! Оно существует! То, зачем надо жить!» Я поклялся, что найду деньги и выкуплю этот диск, и я накопил 35 рублей и купил его у Серегиного старшего брата. Это были сумасшедшие деньги в то время, но я их нашел, в 12 лет. И началось. Серегин брат был коллекционер, и весь двор у него переписывал диски. У нас на всех собралась огромная коллекция, и я слушал все! А про «Аквариум»* я написал подробно вот тут. Там весело, почитайте, не пожалеете.

Я читал, что в 1980-х вы играли хэви-метал. Как все это закончилось? И как пришло осознание, что хочется другой музыки?

— Ну, играл, да все тогда играли. Мы придумали написать реквием в стиле хэви. Ни разу так и не выступили, музыка была... мдэ. Но этот гештальт я закрыл уже в «Оргии» — композиция REX. Вот это уже по-взрослому, особенно версия на вторых «Снах». А кончилось все внезапно: вдруг надоел грохот. Группа распалась, а я начал слушать всяких Сильвианов, Магму, Шульца , фьюжн и очень много всего еще, что раньше меня не привлекало.

Как известно, в эпоху перестройки многие советские молодые люди стали проявлять большой интерес к православию. И это — на фоне мощного проникновения в Союз западной культуры. Что это были за время и поколение? Что для вас послужило отправной точкой в принятии православия?

— Сейчас это трудно представить, но в перестроечные времена на церковности лежал сильнейший оттенок антисистемности. Да, патриархи послушно поздравляли Генеральных Секретарей с годовщиной Октября, но мы в это не вдавались. Было выражение: «Научил плохому — пить, курить и в Церковь ходить». То есть это был такой панк своеобразный. ОНИ — комса, а МЫ — вот, при волосах, рок-н-ролле и на Крестный ход. Вы знаете, что органы нанимали гопоту, чтобы на Пасху в Крестный ход камни кидали? То, что гопники кидали, и с наслаждением, — факт, а то, что они это делали по-разнарядочке, — слух. Но вполне убедительный, потому что сами агенты там паслись и, если видели молодых, из толпы выхватывали. В общем, это была офигеть какая фронда во времена гонок на лафетах.

А потом вдруг стало можно, но флер запретности, всегда влекущий молодняк, остался. И когда многим из нас захотелось не просто комсу позлить и послушать непонятное запретное пение, а разобраться что к чему, то единственным центром притяжения стали интеллигентские приходы системы «Шмень и Меман». Никто больше с нами общаться не желал, да и не мог, бюрократическая махина дремала, обслуживая бабулек, проповеди никто не читал. Знаете, как выглядела в те времена проповедь в обычном храме? Выходил священник и говорил: «Завтра у нас такой-то праздник, а через неделю начнется пост». Все. Вот такая проповедь. Потому что у этих попов железом по печени было вырезано: рот раскроешь — в Сибирь уедешь. А в интеллигентских приходах, их на всю Москву было два-три, кипела жизнь, там тусили такие люди, как Аверинцев, там служили умницы и святые люди вроде отца Георгия Чистякова, там все было настоящее, по крайней мере в сто раз более настоящее, чем с каждым шагом сатанеющая окружающая действительность.

Я и выжил-то только благодаря тому, что там был. Меня подкармливали — прихожане получали гумпомощь. Навсегда запомнил эти коробки с ножками Буша, тебе ее вручали — и это была неделя жизни. Но главное — я получил опыт подлинного Средневековья с его отчаянной верой, чистотой сердца, когда жизнь становилась чудом и Даром небес. На улицах бандиты и менты отчаянно играли в Тарантино, паля друг в друга из автоматов. Взрывались ларьки — помните взрыв в переходе на Пушкинской? Я за пять минут до него там прошел, как раз на службу торопился. А мы читали Панофского и Хейзингу, погружались в восточную и западную литургику, штудировали Ареопагита и Экхарта. Мир вокруг жил по каторжному принципу «умри ты сегодня, я — завтра», а в нашем маленьком Царствии Небесном никто никого не обижал, не обманывал и не предавал. 

Это время и это состояние души невозвратимо, как детство, да это и было второе детство. И как любое детство оно закончилось — для нас. Но новые искатели будут приходить за ответами и получать такие же дары, если найдут дорогу. А мы из этого инкубатора вышли в мир, чтобы крепко получить по морде, как и полагается.

После распада Союза вы начали сольную карьеру. Записали Nigredo (кстати, где — в России или в Бельгии?) Однако на Запад не перебрались, а решили продолжать действовать на Родине. На что был похож музыкальный ландшафт Москвы в начале девяностых? Какие возможности и способы продвижения творчества тогда были?

— Записал я его в России, на студии «Рок-Академия», в Бельгии его свели, отмастерили и выпустили. Никаких оснований для смены места жительства этот факт не давал: меня никто не ждал за границей, да и в России тоже никто не ждал. Но поскольку я пишу не только музыку, но и тексты, и делаю это на русском языке, то у меня даже мысли не было уезжать.

Моим продюсером стал журналист Дмитрий Урюпин, который, пользуясь знакомствами в СМИ, организовал мне, наверное, больше сотни тематических эфиров на тогдашних многочисленных радиостанциях. Этих станций реально было дофига, не обязательно музыкальных. Большинство из них были обо всем на свете — новости, немного о культуре, немного о музыке и спорте, и вот на этих волнах музыкальные журналисты вели свои часовые эфиры. В ротацию меня никто бы никогда не взял, а вот такие программы — пожалуйста. Интернета не было, и эти радиоэфиры люди действительно слушали. Так я и набрал свою аудиторию. А выступал в небольших клубах, которых тогда было море, и со временем, стараниями Димы, дорос до ЦДХ. Довольно быстро, за пару лет.

Нулевые и десятые годы — это ваша зрелость как художника. В этот период созданы наиболее монументальные работы «Оргии Праведников», сыграно множество концертов, поставлены грандиозные шоу; о группе узнала большая аудитория в России и ценители за рубежом. Оглядываясь назад, хотели ли бы вы, чтобы какие-то вещи произошли иначе? Или не будь их, все было бы не так удачно и красочно?

— Знаете, есть знаменитая фраза, что учитель приходит, когда ученик готов услышать. Я бы, конечно, хотел, чтобы какие-то вещи я понял раньше и раньше начал над ними работать, тогда результат трудов мне бы нравился больше. Но я прекрасно помню, как донести эти вещи до меня пытались много раз, но я не слышал и не понимал. А потом внезапно переживал их как откровение. Значит, все произошло тогда и так, как только и могло произойти, не о чем жалеть. Мне нравится то, что сделано, и нравится путь, который я прошел. Он был интересным, это главное, и мы сделали штуки, которые долго еще будут влиять на этот мир. Ну, если мир внезапно не схлопнется, но это уж не наша забота.

Я видел видео, где вы играете «Путь во Льдах» на вечере памяти Евгения Головина. Что для вас значит этот человек и какую роль он сыграл в вашей жизни? Когда вы впервые познакомились с творчеством членов Южинского кружка? Что это были за люди?

— О том, что это были за люди, лучше всего расскажет ими написанное и сказанное. Я по возрасту не мог быть им собеседником, я максимум видел их живыми. Головина, Мамлеева, Джемаля, Стефанова... Я видел их, здоровался с ними, слушал, что они говорят, но в достаточно ординарных обстоятельствах. Глубоких бесед я с ними не вел, да и не мог — нос не дорос. Я очень благодарен Елене Головиной, пригласившей меня сыграть на вечере памяти отца. Для меня это было важно.

Группа не раз говорила о том, что вы представители постмодерна в современной российской музыке. Что для вас постмодерн как стиль эпохи, течение в искусстве и философии, комплекс художественных методов, интеллектуальная и мировоззренческая позиция?

— Не припомню, когда и с какого бодуна я подобное брякнул, но давайте попробуем порассуждать. Культура модерна строится вокруг феномена личности, даже модернистское богословие опьянено этим призраком: «Личная встреча с Богом, Бог — это Личность» и так далее. Это поздние игрушки: ни архаика, ни Античность, ни Средневековье, ни даже Возрождение, по крайней мере, раннее, знать не знали никакой личности. Как любил говорить Генон: «Сейчас не время подробно останавливаться на этом вопросе», поэтому перейдем к сути — постмодернизм деконструировал личность, освободив нас от этого диктата и попросту вернул нормальное положение вещей. Кто-то в результате ошалел и потерялся, а кто-то, кто, например, вдумчиво читал того же Головина, наоборот вздохнул с облегчением, поняв, что можно снова работать по-человечески, как это всегда делали все на свете Данте, Джотто и Кузанцы. Только и всего. А все те приемы вроде коллажности и интертекстуальности, на которые постмодернизм сдуру пытается наложить лапу как на свое изобретение, вообще-то всегда использовались всеми художниками. Ничего специфического и нового в этих приемах нет. Любая возрожденческая картина целиком состоит из цитат и отсылок, то есть — символов и аллегорий.

Когда-то странная дама-журналист назвала вас «готическим чернушником». Оставим ее «проницательность» неумолимому времени и спросим: что вы сейчас думаете и чувствуете, когда смотрите на готический собор как на Средневековую энциклопедию?

— Я думаю и чувствую: «Офигенно. Просто офигенно. А теперь пошли пожрем».

Мартин Хайдеггер говорил, что одной из главных задач новой философии должно быть мышление об отношении человека и техники. Как техника сегодня меняет мир? Исходит ли опасность от бурно развивающегося искусственного интеллекта? Или все дело в отношении, которое человек должен выработать к нему, оценивая риски и последствия цифровизации экономики и промышленности?

— Не помню, кто сказал, что пророком быть легко — достаточно быть пессимистом [подобный афоризм приписывают русской и французской писательнице и переводчице Эльзе Триоле (1896—1970)]. Из всех возможных вариантов грядущего выбираешь самый дурацкий — и можно быть уверенным, что именно его человечество и изберет. Поэтому мы стопудово всремся. Ну не смогут люди, так и не выросшие интеллектуально, душевно и духовно — а именно таковы все властители мира, — избежать искушения построить муравейник и им командовать. Им, как бы это сказать... лет по 14. Они уже сто лет как наигрались в машинки, кораблики, самолетики и песчаные замки на острове в луже. Это развлечения для семилеток. А наши очкарики — серьезные ребята, они режутся в «монопольку», заказав бургеры и колу. И запоем читают фантастику в перерывах, представляя себя Черными Владыками Галактической Империи. Конечно, они не удержатся и попытаются воплотить эти мечты в жизнь. И, разумеется, сами попадут под раздачу, но ведь история учит только тому, что она никого ничему не учит. Увы.

Нет ли у вас стойкого ощущения наступления нового времени и нового мира? Можете ли вы, подобно Шекспиру в «Буре», указать на те едва заметные знаки, по которым следует читать будущее людей?

— Есть, вопреки тому, что я сказал выше. Но давайте помолчим, чтобы не спугнуть.

* «Аквариум» — рок-группа, созданная Борисом Гребенщиковым, которого Минюст РФ признал иноагентом.